Расширение империи на восток не ограничивалось только военно-политической экспансией, шел еще и сложный процесс превращения Сибири и Дальнего Востока в Россию. С установлением новых государственных границ имперская политика не завершается, а только начинается, переходя в фазу длительного процесса интеграции новых территорий и народов в общеимперское пространство. Военная наука, в рамках которой в основном и формируется российская геополитика, выделяла как один из важнейших имперских компонентов "политику населения"[1], предусматривавшую активное вмешательство государства в этнодемографические процессы, регулирование миграционных потоков, манипулирование этноконфессиональным составом населения на имперских окраинах для решения военно-мобилизационных задач. Прежде всего это было связано с насаждением русско-православного элемента на окраинах с неоднородным составом населения, или, как в случае с Приамурьем и Приморьем, с территориями, которым угрожала демографическая и экономическая экспансия извне.

Существовало осознанное беспокойство по поводу культурного воздействия на российское население на Дальнем Востоке со стороны китайцев, корейцев, японцев, монголов, и даже якутов и бурят, которые воспринимались в качестве конкурентов российскому имперскому колонизационному проекту. Внимание имперских политиков и идеологов в условиях изменившего характера войн, которые перестали быть династическими или колониальными, превратившись в национальные, устремляется на географию "племенного состава" империи. Народы империи начинают разделяться по степени благонадежности, принцип имперской верноподданности этнических элит стремились дополнить чувством национального долга и общероссийского патриотизма. Считалось необходимым разредить население национальных окраин "русским элементом", минимизировать превентивными мерами инонациональную угрозу как внутри, так и извне империи.

Однако российские политики ясно сознавали, что не все имперские окраины одинаково податливы обрусительной политике, что существуют объективные препятствия для социокультурной и конфессиональной ассимиляции. Для укрепления имперских земель необходимо помимо решения военных и административных задач создать необходимую критическую массу русского населения, которое и станет демографической опорой государственной целостности. Русское население на окраинах становилось проводником и заложником имперской политики.

Очевидно, стоит расширить понятие империалисты, понимая под ними самые разные социальные и профессиональные группы, участвующие в процессе имперского строительства (военные, казачество, чиновники, священники, учителя, врачи, инженеры, крестьяне-колонисты и т.п.).

В качестве главной устроительной силы на азиатских окраинах империи использовали казачество, которое не только обеспечивало безопасность границ, внутренний порядок в степи, но и выполняло целый ряд управленческих функций. Именно казаки стали основными проводниками имперской политики, носителями иных цивилизационных ценностей в азиатских регионах, хотя и испытывали сами хозяйственное и культурное воздействие местного коренного населения.
Известный парадокс заключался в том, что в строительстве империи на востоке приняли активное участие даже политические оппоненты самодержавного режима, оказавшиеся в сибирской ссылке. Случаев сотрудничества (при соблюдении идеологической дистанции) местных генерал-губернаторов и губернаторов с лицами, имеющими предосудительные с правительственной точки зрения "формуляры", в истории Азиатской России предостаточно.

Таким образом, важнейшую роль в российском империостроительстве должны были сыграть не столько военные и чиновники, сколько мирные крестьяне-переселенцы. Это была сознательная политическая установка. Председатель Комитета министров Н.Х. Бунге в своем политическом завещании в 1895 г. указывал на русскую колонизацию как на способ, по примеру США и Германии, стереть племенные различия: "Ослабление расовых особенностей окраин может быть достигнуто только привлечением в окраину коренного русского населения, но и это средство может быть надежным только в том случае, если это привлеченное коренное население не усвоит себе языка, обычаев окраин, место того, чтобы туда принести свое"[2].

В брошюре вел. кн. Александра Михайловича, посвященной усилению русского флота на Тихом океане (1896 г.), отмечалась помимо прочего отличие российской колонизации от западноевропейской. Европейские колонисты, переезжая в Америку, Австралию или Африку, по его словам, теряют связь со своей родиной, образуют новые государства, тогда как наши переселенцы на имперских окраинах остаются "теми же сынами одного Самодержавного Царя", укрепляя российское владычество в Азии[3]. И эта установка в известной мере соответствовала российской исторической традиции. В российской имперской политике господствовал стереотип, что только та земля может считаться истинно русской, где прошел плуг русского пахаря. М.К. Любавский в "Обзоре истории русской колонизации" определял прочность вхождения той или иной территории в состав Российского государствах в соответствии с успехами русской колонизации, и, прежде всего, крестьянской[4]. Существовала своего рода народная санкция имперской экспансии, которая оправдывалась приращением пахотной земли с последующим заселением ее русскими[5].

Успех переселенческой политики в Сибири объясняется тем, что она опиралась на традиции вольно-народной колонизации, а правительство осуществляло свои планы, опираясь на стихийное народное движение. Так называемая вольнонародная колонизационная модель в XIX в. окончательно попадает под контроль государства, которое видит свою задачу в Азиатской России либо в сдерживании крестьянского стремления на восток, либо в подчинении его задачам имперского закрепления новых территорий, или решения политически опасных проблем аграрного перенаселения в центре страны. Закрепиться на естественных рубежах (в казахских степях, на левом берегу Амура, на побережье Тихого океана), создать в стратегически важных пунктах военные укрепления, обозначив новый участок имперского периметра сетью казачьих станиц, связанных между собой непрерывной линией. Помимо использования казачества, традиционным была и принудительная целенаправленная, подчиненная военно-политическим целям, колонизация, в том числе и штрафная.

Крестьянская колонизация сознательно воспринималось как необходимое дополнение военной экспансии. Имперские власти стремились параллельно с военной службой организовать переселенческую службу. "Вслед за военным занятием страны, - отмечал известный имперский публицист Ф.М. Уманец, - должно идти занятие культурно-этнографическое. Русская соха и борона должны обязательно следовать за русскими знаменами и точно также как горы Кавказа и пески Средней Азии не остановили русского солдата, они не должны останавливать русского переселенца"[6]. Уманец ставит рядом в решении этой исторической миссии России меч и плуг.

Но в этом была заложена и своего рода геополитическая сверхзадача. П.П. Семенов-Тян-Шанский писал об изменении в результате русской колонизации этнографической границы между Европой и Азией путем ее смещения все дальше на восток[7]. На рубеже XIX-XX вв. министр финансов С.Ю. Витте также указывал на изменение геополитического пространства империи, отмечая значение "великой колонизаторской способности русского народа". Именно русский крестьянин-переселенец, по мнению Витте, призван изменить цивилизационные границы империи: "Для русских людей пограничный столб, отделяющий их, как европейскую расу, от народов Азии, давно уже перенесен за Байкал - в степи Монголии. Со временем место его будет на конечном пункте Китайской Восточной железной дороги"[8]. Это позволило бы прекратить "такое уродливое и неестественное явление, как эмиграция в Бразилию и другие южно-американские страны". С колонизацией Сибири Витте связывал не только экономические, но и политические задачи. Русское население Сибири и Дальнего Востока должно стать оплотом в "неминуемой борьбе с желтой расой". Именно это население даст силы и средства для защиты "интересов империи". В противном случае, предупреждал он, "вновь придется посылать войска из Европейской России, опять на оскудевший центр ляжет необходимость принять на себя всю тяжесть борьбы за окраины"[9].

Схожие мотивы колонизации Дальнего Востока можно видеть и в рассуждениях военного министра А.Н. Куропаткина, которого пугал наплыв китайцев в Приамурский край и Восточную Сибирь, что может привести к их мирному захвату нерусским элементом в то время, когда мы должны охранять каждую десятину для русских. "Необходимо помнить, - писал он в 1900 г., - что в 2000 году население России достигнет почти 400 мил. Надо уже теперь начать подготовлять свободные земли в Сибири, по крайней мере, для четвертой части этой цифры"[10]. В начале XX в. (особенно после русско-японской войны) первоочередной политической задачей дальневосточной политики стал политический лозунг: "Дальний Восток должен быть русским и только для русских".

Таким образом, вольно или невольно, крестьянская колонизация становилась важным компонентом имперской политики, а крестьянин самым эффективным проводником имперской политики. По замыслу российских имперских политиков, именно крестьяне и должны создать скрепляющие конструкции имперского пространства. Так, освободив ссыльных и каторжных и направив их в Приамурский край, Н.Н. Муравьев-Амурский напутствовал: "С богом, детушки. Вы теперь свободны. Обрабатывайте землю, сделайте ее русским краем..."[11].

В российской колонизационной модели строительство империи считалось тождественным процессу поглощения Россией восточных окраин. Россия как бы росла за счет новых земель. Как заметил Доменик Ливен: "Русскому колонисту было затруднительно ответить на вопрос, где собственно, заканчивается Россия и начинается империя?"[12]. Для англичанина ответ на этот вопрос был очевиден, его империя начиналась, как только он садился на корабль и отплывал от берегов Туманного Альбиона. Не только географическая предопределенность отличия континентальной империи от заокеанских колоний европейских держав была важна в России, но и сознательная установка, которая исторически переросла из "собирания русских земель" в строительство империи. П.Н. Милюков в этой связи замечал: "Последний продукт колонизационного усилия России - ее первая колония - Сибирь стоит на границе того и другого"[13]. Но этот процесс в XVII в. только начался, имея перспективу сделать Сибирь не только окраиной империи, но и неотъемлемой частью России.

Территориально-протяженные империи, к которым, по определению Рональда Суни, относилась и Российская империя, не имели четких внутренних границ внутри имперского пространства. Так, основатель Российско-Американской компании купец Г.И. Шелихов, заботился не только о коммерческом интересе, но и расширении российской территории, как он сам замечал в 1794 г. по поводу переселения крестьян на один из Курильских островов, "ибо там было и есть мое намерение завести помаленьку Русь"[14]. Это желание находило инстинктивное понимание даже у ссыльных, которые с гордостью заявляли генерал-губернатору: "Нерадостная судьба наша заставляет позабыть свою родину, свое происхождение и поселиться на краю света, среди непроходимых лесов. Бог помог нам. В короткое время построили дома, очистили долину под поля и луга, развели скот, воздвигли храм, и, вы сами теперь видите, здесь Русью пахнет"[15]. Ф.Ф. Вигель, сопровождавший в 1805 г. графа Ю.А. Головкина в Китай, писал о "матушке-России" и ее "дочери" Сибири, которая понадобится России только в отдаленном будущем, как огромный запас земли для быстро растущего русского населения. И по мере заселения Сибирь будет укорачиваться, а Россия расти[16]. Историк Сибири и известный сибирский просветитель П.А. Словцов рассматривал Сибирь, "как часть России" передвинувшейся за Урал[17] и получившей с конца XIX в. название Азиатская Россия.

Современный исследователь Л.Е. Горизонтов видит в этом перспективу "двойного расширения" Российской империи: за счет внешнего территориального роста империи в целом, который дополнялся параллельным ростом "имперского ядра" за счет примыкающих к нему окраин[18]. Российский имперский проект, предусматривая постепенное поглощение имперским ядром (прежде всего за счет крестьянской колонизации и развития коммуникаций) Сибири и Дальнего Востока, выдвигал на первый план не экономические (экономический эффект ожидали лишь в отдаленном будущем), а политические задачи. Это был сложный и длительный процесс превращения сибирских и дальневосточных территорий в Россию, процесс, в котором сочетались тенденции империостроительства и нациостроительства, волевое соединение нации с династической империей. "Русификация" разнородного населения царских владений, - отмечает Б. Андерсон, - представляла собой, таким образом, насильственное, сознательное сваривание двух противоположных политических порядков, один из которых был древним, а другой - совершенно новым"[19].

Примечания

1. Холквист П. Российская катастрофа (1914-1921 г.) в европейском контексте: тотальная мобилизация и "политика населения" // Россия XXI. - 1998. - № 11/12. - С. 30-42.

2. Бунге Н.Х. Загробные заметки // Река времен (Книга истории и культуры). - М., 1995. - Кн. 1. - С. 211.

3. Вел. кн. Александр Михайлович. Соображения о необходимости усилить состав русского флота в Тихом океане (1896 г.). Цит по: Гиппиус А.И. О причинах нашей войны с Японией. - СПб., 1905. - С. 46.

4. Любавский М.К. Обзор истории русской колонизации с древнейших времен и до XX века. - М., 1996. - С. 539.

5. Яковенко И.Г. Российское государство: национальные интересы, границы, перспективы. - Новосибирск, 1999. - С. 103.

6. Уманец Ф.М. Колонизация свободных земель России. - СПб, 1884. - С. 33.

7. Семенов П.П. Значение России в колонизационном движении европейских народов // Известия РГО. - 1892. - Т. XXVIII. - Вып. IV. - С. 354.

8. Российский государственный исторический архив (РГИА). Ф. 1622. Оп. 1. Д. 711. Л. 41.

9. РГИА. Ф. 560. Оп. 22. Д. 267. Л. 8-9.

10. Куропаткин А.Н. Итоги войны: Отчет генерал-адъютанта Куропаткина. - Варшава, 1906. - Т. 4. - С. 44.

11. Кропоткин П.А. Записки революционера. М., 1990. С. 173.

12. Ливен Д. Русская, имперская и советская идентичность // Европейский опыт и преподавание истории в постсоветской России. - М., 1999. - С. 299.

13. Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры. - М., 1993. - Т. 1. - С. 488.

14. Русские открытия в Тихом океане и Северной Америке в XVIII в. - М., 1948. - С. 351.

15. Миролюбов (Ювачев) И.П. Восемь лет на Сахалине. - СПб., 1901. - С. 214.

16. Записки Ф.Ф. Вигеля. - М., 1892. - Ч. II. - С. 196-197.

17. См.: Мирзоев В.Г. Историография Сибири. - М., 1970. - С. 139.

18. Эта идея была высказана Л.Е. Горизонтовым в докладе "Большая русская нация" в имперской и региональной стратегии самодержавия" на международном семинаре "Империя и регион: российский вариант" в г. Омске (1-3 июля 1999 г.).

19. Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма. - М., 2001. - С. 108.

© А.В. Ремнев, 2002