Власть, как всякий реальный объект и процесс, имеет свои временные и пространственные характеристики, испытывает воздействие природно-климатических, социокультурных, экономических и политических факторов. Для их описания мной и было предложено понятие география власти (пространственное размещение, институциональная структура и управленческая иерархия в дихотомии "центр-регион", территориальная динамика власти).

Обозревая физическое пространство Сибири и российского Дальнего Востока, не сложно заметить, как исторически менялась его административная конфигурация, как постепенно заполнялись управленческие лакуны, как исчезали первоначальный государственный вакуум и территориальная разреженность государственной власти. Власть начинает административное структурирование нового имперского пространства, маркируя его внешние и внутренние границы. При этом административно-территориальная сетка налагается на географический и этнический ландшафт (совпадая или не совпадая). Административно-территориальное деление государства подчинено, по преимуществу, реализации двух главных функций: обеспечению контроля центральных властей над местным самоуправлением и сбору налогов. Но в пограничных зонах, к этим обычным функциям присоединяются особые потребности, связанные с решением внешнеполитических задач, местным военно-политическим и экономическим контролем за региональным сегментом государственной границы.

Ситуация может усложняться еще и тем, что сама государственная граница еще не определена окончательно, а в условиях Азии может носить фронтирные черты подвижной зоны закрепления и освоения. Долгое время (как в случае между Российской и Китайской империями, например) межимперская территория имела характер буферной полудикой территории, населенной редким кочевым населением. Это была своего рода "ничейная земля", несмотря на ее формальную принадлежность к той или иной империи. "Азиатская граница", как особый тип границы, представляла собой, с точки зрения европейского наблюдателя, аморфную "геополитическую чересполосицу", большую барьерную территорию между империями, на которой продолжали существовать осколочные местные властные структуры[1]. Но всякая административная, а тем более государственная граница, будучи однажды проведена, имеет тенденцию сохраняться, увековечиваться. "Таким образом, - отмечает Ф. Бродель, - история тяготеет к закреплению границ, которые словно превращаются в природные складки местности, неотъемлемо принадлежащие ландшафту и нелегко поддающиеся перемещению"[2].

Избранный мною подход к изучению имперской тематики в ее региональном восприятии неизбежно ставит в основу исследования концепцию "центр - периферия", так как значительная часть имперских конфликтов разворачивалась именно вокруг этой главной оси отношений. Центр являлся особым символическим и организационным образованием, который стремился не только извлекать ресурсы из периферии, но проникнуть в нее, перенести туда свои духовно-символические принципы, организационно мобилизовать ее для своих целей[3]. Российская империя демонстрировала в этой системе отношений относительно высокую степень проникновения центра в периферию. Огромное пространство Российской империи, слабость коммуникаций и дискретное (сегментарное) хозяйственное и демографическое присвоение новых территорий на востоке требовало образования на линии центр-периферия центров второго порядка, транслировавших функции главного имперского центра на удаленные регионы, имевших потенциально важное политическое значение.

Под воздействием политических факторов, империя была обречена обращать больше внимания на окраины, чем на центр, потому что именно на периферии лежали ее основные заботы безопасности (внутренней и внешней), именно там, конкурируя, империя сотрудничала и конфликтовала с себе подобными. Вместе с тем, новые сибирские и дальневосточные окраины были нередко более динамичны и восприимчивы к модернизационным новациям, их не отягощал груз традиций (а то и просто крепостнических порядков и пережитков) центра или старых имперских провинций.

"Центр" и "регион" - это термины описывающие, прежде всего, систему властных отношений. С управленческой точки зрения центром является имперская столица - месторасположение высших и центральных учреждений государства, где принимаются стратегические управленческие решения. Центр, как его определяет французский социолог Пьер Бурдье, является "местом в физическом пространстве, где сконцентрированы высшие позиции всех полей (политических, экономических, социальных, культурных. - А.Р.) и большая часть агентов, занимающих эти доминирующие позиции"[4]. В центре сконцентрирована высшая государственная власть, которая делегирует свои полномочия в региональные центры, которые можно определить как центры второго и третьего уровня. Но эта делегированная центром региональная власть обладает более или менее высокой степенью управленческой автономности, степень которой определяется целым рядом причин. Важно отметить, что делегирование власти не совпадало de jure и de facto. Региональная власть, добиваясь повышения эффективности, стремится выйти за пределы управленческого делегирования, с чем центр вынужден временно мириться. Желание высшей власти не выпустить из своих рук контроль за всеми уровнями власти сочетается с сознанием необходимости допустить дозированную самостоятельность, не выходя за рамки деконцентрации власти.

Транспортные и информационные коммуникации в управленческой иерархии становятся важным средством господства над пространством, которое измеряется не столько физическими величинами отдаленности и протяженности, сколько временными показателями скорости прохождения информации. Расширение полномочий региональных властей достигалась путем укорачивания административной иерархической линии, за счет исключения некоторых административных звеньев (министерств, создание в регионе генерал-губернаторств, как их определял М.М. Сперанский, министерства, действующие на месте). На высшем и центральном уровнях могли учреждаться специальные территориальные органы, типа: Сибирских комитетов, Комитета Сибирской железной дороги, Комитета Дальнего Востока, Комитета по заселению Дальнего Востока. Однако, как отмечали уже современники: "Территориальный характер центральных учреждений до некоторой степени маскировал полное отсутствие чего-либо похожего на областное (региональное. - А.Р.) устройство"[5].

Борьба за физическое пространство не ограничивается только военно-политическим актом включения в империю, это еще длительный процесс интеграции новой территории и новых народов в имперское пространство, в котором ведущую роль играет процесс его властного освоения. Имперская политика не заканчивается с присоединением новой территории, а только начинается.

Региональная политика империи преследовала в конечном итоге цели политической и экономической интеграции страны, установления ее социальной, правовой и даже народонаселенческой однородности. Но конкретные потребности управления заставляли правительство продолжать учитывать региональное своеобразие территорий, что придавало административной политике на окраинах определенную противоречивость и непоследовательность. Это отражалось, в свою очередь, на взаимоотношениях центральных и местных властей, что приводило к серьезным управленческим коллизиям.

В ходе исторического развития Российской империи на ее огромном и многообразном географическом пространстве сложились большие территориальные общности - регионы, заметно выделяющиеся своей индивидуальностью, имевшие существенные отличия в социально-экономическом, социокультурном и этноконфессиональном облике. Представляется важным отойти от узкого толкования термина регион, только как административно-территориального субъекта империи, и взглянуть на них как на реальные субъекты неоднородного исторического пространства[6]. Регион есть историко-географическое пространство, естественное образование, в рамках которого осуществляется хозяйственная и социокультурная деятельность территориально идентифицируемого населениях[7]. При этом следует, видимо, отказаться от единого набора характеристик и признать, что применительно к каждому региону этот набор будет иметь свою специфику, разную их иерархию со своей регионообразующей доминантой.

Региональная идентичность. Несмотря на динамичность административных и экономических границ, региональное сообщество имеет достаточно прочную устойчивость и долгую историческую инерцию в осознании своего единства. Важным представляется то, что население, проживающее в данном регионе, осознает себя принадлежащим к особой территориальной общности, имеющей свою хозяйственную и социокультурную специфику, регионально идентифицирующих себя, противопоставляя жителям других регионов[8]. Региональная самоидентификация обладает своей локальной социальностью и тенденцией к территориальной солидарности, имеет не столько этнический, сколько территориальной характер, определяемый особыми региональными интересами, социальным качеством занимаемого пространства, сообщающими в собственных глазах и глазах окружающих социально значимые социокультурные, психологические и даже антропологические черты.

Политический аспект регионализма может проявиться в осознании своего административного, политического или социально-экономического неравноправия или превосходства, а в потенции и в стремлении к автономии или даже к государственной обособленности. Особый административный (и даже политический) статус мог лишь усиливать или ослаблять региональные позиции. Для выявлении направленности региональной динамики может, в известной мере, оказаться продуктивным в качестве аналога определение фаз национального движения, предложенных Мирославом Хрохом[9]. От стихийно формируемого регионального самосознания и местного патриотизма, через политическую актуализацию и теоретическое конструирование местными интеллектуалами (политиками, общественными деятелями, учеными) региональной идентичности, к выдвижению идей административно-хозяйственной автономии и даже государственного сепаратизма.

Стремление к регионализму (сверх обычного деления на губернии или области) объясняется известным несоответствием традиционного административно-территориального деления потребностям экономики и политики, требующих более широких объединений. В свою очередь, крупные региональные образования воспроизводят общую схему структурируемого пространства, создавая свой центр и свою периферию. В Азиатской России большие региональные общности были оформлены в генерал-губернаторства, с четко выраженной военно-административной доминантой. Потребность в довольно частой административно-территориальной реорганизации Азиатской России в XIX в. диктовалась прежде всего военно-политическими причинами. Административные границы не столько закрепляли стихийно складывавшееся экономическое районирование, сколько формировали его. В этом смысле администрация шла здесь впереди экономики, сохраняя плохо связанные между собой хозяйственные анклавы.

Рост населения и неравномерность его распределения по губерниям и областям, изменение соотношения русского и коренного населения, целенаправленная и регулируемая колонизация, пути сообщения и торговые связи, появление новых центров экономической жизни также требовали частой корректировки административных границ и перемещения управленческих региональных центров. Так, пpисоединение амуpских и уссурийских земель повлекло за собой смещение оси освоения дальневосточных теppитоpий с линии Иpкутск - Якутск - Охотск - Петpопавловск, южнее, на линию Иpкутск - Чита - Благовещенск - Hиколаевск - Хабаpовск, а затем - Владивосток, что не могло не повлечь за собой сеpьезных изменений в теppитоpиальной оpганизации pегиона. Имперское расширение питалось не только ресурсами центра, государство последовательно использовало прежние старые окраины, ставшие уже внутренними областями, как военно-экономический плацдарм (Охотско-Камчатский край - для Северной Америки; Забайкалье - для Приамурья; Приамурский край - для Манчжурии; Западная Сибирь и Оренбургский край - для Казахстана и Средней Азии).

Для интеграции периферийных регионов в состав Российской империи чрезвычайно важным был процесс оцентровывания территории, создание локальных эпицентров имперского влияния. Их появление и миграция отражали изменение в направленности региональных процессов, а также перемены в административных, военно-колонизационных, хозяйственных и геополитических приоритетах. Значительную роль в региональных процессах играл город, который выступал в качестве регионообразующего фактора, стягивая территорию и население не только административно (как это было преимущественно в ранние периоды), но и экономически. Именно города становились центрами модернизационных влияний и инициатив. Через город шел процесс включения центруемой им территории в процесс имперской коммуникации. Но вместе с тем, как писал А.И. Герцен, это были какие-то странные города, "которые по большей части были выдуманы и существовали для администрации и чиновников-победителей"[9]. Периферийный город был прежде всего центром имперской власти второго или третьего порядка, соединенный с главным имперским центром.

Примечания

1. Замятин Д.Н. Моделирование географических образов. Смоленск, 1999. 157-158.

2. Бродель Ф. Что такое Франция? - М., 1994. - Кн. 1: Пространство и история. - С. 274.

3. Эйзенштадт Ш. Революция и преобразование обществ. Сравнительное изучение цивилизаций. - М., 1999. - С. 135, 147.

4. Бурдье П. Социология политики. - М., 1993. - С. 42.

5. Игнатьев Е. Россия и окраины. - СПб., 1906. - С. 6.

6. Гомаюнов С.А. Проблемы методологии местной истории. - Киров, 1996. - С. 31.

7. Аналогом современного понятия "регион" в дореволюционной терминологии можно считать "область" (отсюда название сибирского общественно-политического движения - "областничество").

8. См.: Сверкунова Н.В. Исследование региональной идентичности: исторический аспект // Социология и социальная антропология. - СПб., 1997. - С. 321-328.

9. Хрох М. Ориентация в типологии // Ab Imperio. - 2000. - № 2. - С. 15.

10. Герцен А.И. Собрание сочинений в 9-ми томах. - М., 1958. - Т. 8. - С. 135.

© А.В. Ремнев, 2002