М.Л. Бережнова, Е.Ю. Смирнова
Омск, государственный университет,
филиал Объединенного института истории, филологии и философии

ПУШКИ, ТАСТАР И ПОНЕВА КУЛЬКОМ:
о границах диффузно-культурного ареала*

 Мой первый слог сидит в чалме,
Он на Востоке быть обязан.

Чтобы избежать вопросов заинтересованного читателя о системе доказательств и источниковой базе предлагаемой работы, мы хотим сразу определить жанр этих заметок как эссе, что позволяет представить общие размышления по избранному нами сюжету в непринужденной форме. Думаем, что только так, не затрудняя себя лишними теоретическими объяснениями и экивоками в адрес более современных концепций, можно в наше время рассуждать о таком некогда серьезном и незаслуженно опороченном впоследствии предмете, как диффузионизм. Известно, что цель исследований в рамках этой методологии состояла в показе пространственного распространения культур или отдельных культурных элементов, выявлении областей их происхождения, реконструкции путей и способов их распространения (Садохин, 2000, с. 37).

Диффузионизм невольно вспоминаешь, когда пытаешься найти ответ на такой, например, вопрос: можно ли сравнивать между собой японские деревянные сандалии с бретонскими сабо? А как к ним относятся те русские лапти, что укреплены на деревянной колодке? Думается, что каждый этнограф подобные вопросы задавал себе не один раз. Поэтому, не продолжая список далее, дадим тот ответ, который представляется нам правильным: сравнивать можно только сравнимое, то есть те культурные явления, которые удовлетворяют следующим условиям:
1) имеется внешнее сходство;
2) имеется функциональное сходство (одинаковое использование в одинаковых ситуациях);
3) невозможно объяснить сходство найденных явлений простой житейской целесообразностью (удобством в использовании, связью с природой материла или технологией, антропометрическими показателями и т.п.).
Высшим доказательством неслучайности сходства культурных элементов могут служить этимологические параллели в терминологии, о чем писала еще Г.М. Василевич (1930).

Немалое значение имеет и территория распространения культурных элементов. Недавно один из авторов этих заметок принимал участие в исследовании условий формирования этнических культур в Западной Сибири. Было высказано мнение, что "в результате культурной диффузии на территории Западно-Сибирской равнины сложилось ареально-культурное образование, включающее в свою этническую структуру … тюркское население". В качестве предварительного вывода говорилось о складывании в Западной Сибири "диффузного культурного ареала" (Корусенко, Смирнова, 2000), который образно можно представить как некий общий культурный фонд, использовавшийся всеми входившими в ареал народами. При этом предполагалось, что культурные явления, соответствующие указанным условиям, могут (с опаской добавим - и должны!) иметь общее происхождение, а в описываемый виртуальный фонд они попадают именно через заимствование от одного народа другим. Если у нескольких народов есть некие общие культурные явления, то, соответственно, должны быть и общие люди-"трансляторы", поиски которых могут стать вполне интригующими. Некоторые культурные параллели могут увести нас далеко за пределы и Сибири, и тюркского мира в целом.

Проиллюстрировать эти общие рассуждения можно на ряде примеров из области народного костюма. Мы специально подобрали их таким образом, чтобы они отражали разные аспекты этнокультурных исследований.
Из неопубликованных еще полевых материалов Е.А. Бельгибаева (Барнаул) взят следующий факт. У челканок в начале XX в. получило распространение платье прандыз. Оно кроилось по городским фасонам и может быть соотнесено с широко распространенным в то время в крестьянской среде платьем при(ы)нцесс (Бережнова, 1996, с. 110-111). Использовалось такое платье как праздничное. Для его ношения характерным был особый способ заворачивания края подола за пояс, специально пришитый к спинке платья. Аналогии к способу ношения платья прандыз можно найти в поневе кульком, распространенной на юге Европейской России (Лебедева, 1994, с. 121; Русский традиционный костюм, 1999, с. 242-244). В праздники русские женщины затыкали поневу за пояс, открывая вышитый подол рубахи. К челканскому платью также специально шилась яркая нижняя юбка, которую сознательно открывали для общего обозрения.

Пушки (пушки - рус., коскут - сиб.-тат.) - детские и девичьи украшения-обереги из пуха водоплавающей птицы. В Сибири они известны как элемент детской, преимущественно мальчиковой одежды сибирских (тарских и курдакско-саргатских) татар. Крепились на воротнике, полах, плечевых швах верхней одежды детей 1-2 лет. Характер оберега был выражен отчетливо. Как деталь головных уборов и ушные украшения пушки использовались в костюме южнорусских девочек, девушек и молодых замужних женщин, еще не имеющих детей. К концу XIX в. охранительный характер пушков был уже полузабыт в народе. По полевым материалам Е.А. Бельгибаева, челканцы использовали пушки как женское головное украшение.
Общим в приведенных примерах является то, что пушки изготовлялись из покрытой пухом высушенной копчиковой железы домашней и дикой водоплавающей птицы. Вообще, использование птичьих когтей и перьев в качестве оберегов и украшений традиционно в Казахстане и Средней Азии. "Птичьи" мотивы в ювелирных украшениях прослеживаются в ожерелье мургак ("птичка") у узбеков (Сухарева О.А. 1982, с. 107). Для нас особенно важным является то, что самаркандское височное украшение каджак восходит к культовому изображению водоплавающей птицы - селезня, который считался магическим средством вызывать плодородие (Григорьев, 1937, с. 12; Сухарева, 1982, с. 121).

Несомненно, что культ птицы распространен достаточно широко в верованиях различных народов, почему и представляется необходимым сузить круг привлекаемых аналогий. В связи с этим обратимся к подвескам из желудка кедровки у восточных хантов (Лукина, 1985, с. 319), которые, как нам кажется, значительно ближе по содержанию к коскут сибирских татар, нежели упомянутые выше обереги из птичьих когтей и перьев. Во-первых, в обоих случаях используются внутренние органы птицы, во-вторых, это - мягкие ткани, а в-третьих, здесь напрямую просматриваются мотивы насыщения, репродукции, плодородия, исходящие из функционального назначения применяемых органов. К этой группе оберегов примыкает и женское поясничное украшение южных алтайцев, к которому подвешены зашитые в кожаные мешочки детские пуповины. Такое украшение изначально выполняло магическую роль охраны здоровья и жизни детей (Потапов, 1951, с. 42-43), т.е. также связано с культом плодородия и сохранения потомства. Вне всякого сомнения, применение коскут в качестве оберега можно рассматривать как проявление продуцирующей магии.

Но наиболее интересным для нас фактом культурной диффузии является широкое распространение женских полотенчатых головных уборов, характерных, в частности, для поволжско-приуральских татарок. Их тастар совершенно одинаков с сурпаном низовых чувашек. Они представляли собой длинное полотенце (до 2-2,5 м), концы которого были украшены тканым рисунком или вышивкой (Воробьев и др., 1956, с. 289-299).

У казанских татар уже к XIX в. тастар не сохранился совершенно, но различные авторы отмечают его у мишарей по р. Черемшан (Лепехин, 1771, с. 150), у уфимских татар (Георги, 1799, с. 12), у татар Оренбургской губернии (Народы России..., 1878; Литуновский,. 1878, с. 100), у сергачских мишарей и касимовских татар (Мухамедова, 1972, с. 106; Сафина, 1996, с. 84; Толстов, 1928, с. 24-25, 30), у мишарей Мордовии (Мухамедова, 1959). Вплоть до 20-х гг. XX века тастар бытовал у так называемых молькеевских или тябердинских кряшен правобережья, живущих на границе с Чувашией. У кряшен бывш. Челнинского кантона Татарстана тастаром называли покрывало в виде полотенца, прикрепляемго к сюреке (Татары Среднего Поволжья и Приуралья, с. 142). В Сибири полотенчатые головные уборы были известны в XIX в. томским татарам (Томилов, 1980, с. 153), а в XVIII в. их наблюдал у чулымских тюрков И.Г. Георги (Георги, 1799, с. 146).
Не пытаясь даже этимологизировать термин тастар (что и не входит в круг задач наших заметок), отметим, что это слово означало женский головной убор в виде особым образом сложенной и намотанной на голову полосы ткани, а в языке сибирских (курдакско-саргатских) татар еще и "одну из веревок, используемых для крепления юрты" (Тумашева, 1992, с. 204-205). И мы можем a priori предположить, что термин этот весьма архаичен, а смысл его заключается в номинировании процесса обматывания, обвязывания, скрепления и пр.

Примерно та же картина наблюдается, если рассматривать с терминологической точки зрения женские полотенчатые (чалмообразные) головные уборы и других народов. Так, в состав женского головного убор таджиков входит налобная повязка сарабандак (Широкова, 1989, с. 183-185). У узбечек Хорезма головной убор включал в себя, в частности, налобную повязку пешонабанд и большой верхний платок сарбанд (Сазонова, 1989, с. 132). У нуратинских таджичек при повязывании чалмы особым способом кучкорак поверх нее повязывался сложенный косой полоской цветной шелковый платочек пешонабандак (Писарчик, 1979, с. 119-121). В Самарканде по выходе замуж молодуха до рождения первого ребенка поверх девичьей шапочки надевала повязку пешонабанд из сложенного наискось платка. Все названные термины отчетливо этимологизируются и очень просто переводятся с фарси: "сар" - "голова", "банд" - "повязка, веревка", "пешона" - "лоб". Отсюда все эти термины имеют общее значение - "то, что повязывается на голову".
Сюда же можно отнести сурпан низовых чувашек (напомним, что низовой диалект чувашского языка, на базе которого сложился литературный чувашский язык, принято обозначать как "укающий"). Сам же термин явно восходит к персидскому сарбанд, т.е. "головная повязка", с учетом фонетических особенностей чувашского языка (Языки народов СССР, с. 44-47). К персидской основе "сар" восходит и термин сарауц, который сибирские татары используют для обозначения женского головного убора (Смирнова, 1998, с. 187).

В славянских языках для обозначения полотенчатого женского головного убора употребляются термины, значение которых совершенно прозрачно - полотенце, связка, наметка (рус.), намiтка, обмiтка (белорус.), намiтка, перемiтка (укр.) - опять-таки налицо функция связывания, обматывания и пр. Интересно, что как вариант названия такого головного убора у украинцев присутствует серпанок (Зеленин, 1991, с. 256), что вполне может быть увязано с общеиранскими терминами чалмообразных головных уборов. Таким образом, совершенно очевидно, что этимологический анализ терминов женских полотенчатых (чалмообразных) головных уборов свидетельствует как об общем источнике их происхождения (находящемся преимущественно в иранской культурной традиции), так и об их архаичности, заключающейся в смысловом сходстве.

Приведенные примеры имеют разную степень проработки: в одних случаях мы только отмечаем внешнее и функциональное сходство, в других пытаемся истолковать его через систему верований или этимологию терминов. Общим же является то, что указанное сходство культурных явлений никоим образом не может быть объяснено ни общностью происхождения народов, у которых мы находим наши примеры, ни локальными культурными заимствованиями. Границы бытования рассмотренных элементов культуры очерчивают определенное пространство, которому свойственны единые природно-географические и исторические характеристики. С некоторым трепетом называем эти характеристики, несколько потускневшие от частого использования в нашей литературе за последние годы: это та самая лесостепная и степная полоса, по которой легко перемещались средневековые тюрки. Объясняя идею этих заметок, мы указывали, что заинтересованы в поисках "трансляторов", которые должны были переместить на огромные расстояния сами вещи, их названия и способы ношения. Назвав наших героев, мы должны указать, что на западе границы их культурного влияния совпадают с размещением крайних тюркских групп, осевших на территории современных Белоруссии и Польши, а на юго-востоке носителями описываемой культурной традиции стали тюркизированные ираноязычные группы Таджикистана и Узбекистана.

Остается нерешенным вопрос о том, как могли тюрки, пришедшие в отдельные районы отнюдь не с мирными целями, передать местному населению некие культурный опыт. К сожалению, соавторы данной заметки не сошлись во мнении о механизме передачи культурных явлений и не сумели согласовать используемую терминологию. Поэтому заметки мы закончим вполне традиционно: окончательное решение поставленной проблемы - дело будущего, а мы постараемся своей работой его приблизить.

Список литературы

Бережнова М.Л. Ткани и производство одежды из них у русских юга Западно-Сибирской равнины последней трети XIX - 30-х годов XX в.: Дисс. ... канд. ист. наук. - Омск, 1996.

Василевич Г.М. Некоторые данные по охотничьим обрядам и представлениям тунгусов // Этнография. - 1930. - № 3. - С. 178-182.

Васильева Г.П. Головные и накосные украшения туркменок XIX - первой половины XX в. // Костюм народов Средней Азии: Историко-этнографические очерки. - М., 1979. - С.174-205.

Воробьев Н.И. и др. Чуваши. - Чебоксары, 1956.

Георги И.Г. Описание всех обитающих в Российском государстве народов... - СПб., 1799. - Ч. 2.

Григорьев Г.В. Тус-туппи: К истории народного узора Востока // Искусство. - 1937. - № 1.

Захарова И.В., Ходжаева Р.Д. Головные уборы казахов (опыт локальной классификации) // Традиционная одежда народов Средней Азии и Казахстана. - М., 1989. - С. 204-227.

Зеленин Д.К. Восточнославянская этнография. - М., 1991.

Кагаров Е.Г. Состав и происхождение свадебной обрядности // Сборник МАЭ. - Л., 1929. - Вып. VIII. - С. 190-236.

Корусенко М.А., Смирнова Е.Ю. Пространство как фактор формирования культуры тюркского населения Западно-Сибирской равнины // Культурное наследие народов Сибири и Севера. - СПб, 2000. - С. 89-91.

Лебедева Н.И. Классификация одежды русских // Рязанский этнографический вестник. - 1994. - С. 110-126.

Лепехин И.И. Дневные записки путешествия по разным провинциям Российского государства / В 4-х ч. - СПб., 1771-1805.

Литуновский И. Медико-топографическое описание Оренбургской губернии. - М., 1878.

Лукина Н.В. Формирование материальной культуры хантов (Восточная группа). - Томск, 1985.

Мухамедова Р.Г. Одежда одной из групп темниковских татар // Труды Казан. филиала АН СССР. Серия гуманитарных наук. - Вып. 2. - Казань, 1959.

Мухамедова Р.Г. Татары-мишари. - М., 1972.

Народы России. Этнографические очерки. - СПб., 1878.

Писарчик А.И. Материалы к истории одежды таджиков Нурата. Старинные женские платья и головные уборы // Костюм народов Средней Азии: Историко-этнографические очерки. - М., 1979. - С. 113-122.

Потапов Л.П. Одежда алтайцев // Сборник МАЭ. - Л., 1951. - Вып. XIII. - С. 5-59.
Садохин А.П. Этнология. - Москва, 2000.

Сазонова М.В. Женский костюм узбеков Хорезма // Традиционная одежда народов Средней Азии и Казахстана. - М., 1989. - С. 90-106.

Сафина Ф.Ш. Ткачество татар Поволжья и Урала. - Казань, 1996.

Смирнова Е.Ю. Одежда татарского населения Среднего Тоболо-Иртышского междуречья: Дисс. ... канд. ист. наук. - Омск, 1998.

Сухарева О.А. История среднеазиатского костюма. Самарканд (вторая половина XIX - начало XX в.). М., 1982.

Татары Среднего Поволжья и Приуралья. - М., 1967.

Толстов С.П. Нацмены Центрально-Промышленной области. - М., 1928.

Томилов Н.А. Этнография тюркоязычного населения Томского Приобья (Хозяйство и материальная культура). - Томск, 1980.

Традиционный русский костюм: Иллюстрированная энциклопедия. - СПб., 1999.

Тумашева Д.Г. Словарь диалектов сибирских татар. - Казань, 1992.

Широкова З.А. Традиционные женские головные уборы таджиков (юг и север Таджикистана) // Традиционная одежда народов Средней Азии и Казахстана. - М., 1989. - С. 182-203.

Языки народов СССР / Гл. ред. В.В. Виноградов. - Т. 2: Тюркские языки. - М., 1966.

* Работа подготовлена при финансовой поддержке РГНФ, грант № 00-01-00385;  РФФИ, грант № 00-06-80285.

Впервые опубликована: Бережнова М.Л., Смирнова Е.Ю. Пушки, тастар и понева кульком: о границах диффузно-культурного ареала // Пространство культуры в археолого-этнографическом измерении. – Томск, 2001. – С. 7-9.

© М.Л. Бережнова, Е.Ю. Смирнова, 2001