Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ
в рамках научно-исследовательского проекта
«Этносоциальная структура населения
Среднего Прииртышья в XVIII веке:
от источника к образу», проект № 10-01-00498а

М.Л. Бережнова

ВООБРАЖАЕМАЯ ИСТОРИЯ, ИЛИ ОБРАЗЫ ПРОШЛОГО В ДОКУМЕНТАХ ДЕЛОПРОИЗВОДСТВА

Историку, работающему со статистическими материалами, довольно трудно представить научному сообществу свои результаты: всевозможные фамильные списки, ревизии и переписи, эта основа основ научных изысканий, в их первозданном виде – скучнейшая материя. Научные статьи базируются на обобщенных материалах, статистике, утратившей связь с реалиями прошлого. Но иногда чтение старинных документов заставляет переживать и сочувствовать.

1782 год. Недавно заселенная сибирская деревня. У молодой женщины умер муж, оставив ее с детьми далеко от родных мест и родственников. 15-летняя дочь умершего через несколько месяцев выходит замуж за парня из семьи с сибирскими корнями. Внезапная любовь? Стремление вдовы обрести свойственников, а вместе с ними уверенность в завтрашнем дне, поддержку, помощь в воспитании младших детей? Как передать в научном дискурсе чувства и эмоции людей, живших более 200 лет назад? Имеем ли научные основания для реконструкции эмоций прошлого?

Эта статья воплощает победу воображения над разумом. Перед моими глазами вставали картины того, как могли жить люди, что знакомы мне по документам делопроизводства. Прогнать эти сцены из головы не удалось, описания вымышленной жизни были записаны. Могу только уточнить, что научные фантазии имеют вполне ощутимые границы. Перефразируя одного известного уральского археолога, напишу, что исторические факты – «вещь достаточно скучная, хотя и упрямая» [1].

Этнографическая экспедиция Омского государственного университета посетила село Резино Усть-Таркского района Новосибирской области, о котором пойдет речь в этой статье. Там собраны генеалогии, исторические предания и устные рассказы о селе местных жителей, записаны диалектные слова и выражения [2]. Стиль речи, который я пыталась воспроизвести в статье, существует до сих пор. Существуют и работы диалектологов о говоре этих мест [3]. Часть сюжетов статьи опирается на сведения из исторической и этнографической литературы [4]. Диалектные слова, использованные в тексте, объясняются в словарике, приведенном в конце статьи.

***

Началась эта история зимой 1997 года, когда группа преподавателей и студентов ОмГУ работала в Тобольском филиале Государственного архива Тюменской области. Нас интересовали в тот год материалы ревизий по русским старожильческим поселениям, расположенным по реке Таре. Летом мы были в д. Окунево Муромцевского района Омской области и теперь, в частности, хотели найти архивные свидетельства по этой деревне.

Материал нашелся без особого труда, деревня в ревизии 1782 года называлась Резиной, многие фамилии были знакомы – потомки людей, переписанных на листах старинной книги, все еще живут в Притарье. Однако вслед за пятью листиками Резиной-Окуневой в архивном деле были подшиты списки жителей деревни Резиной, которые нас ошеломили. Население в пять больше, чем в Окунево, все из России, фамилии – неизвестные. Куда делись эти люди? Более 400 человек исчезли без всякого следа? Архивные дела безжалостно выдавали списки по 1795, 1812, 1834, 1850 годам. В 1897 году деревня стала селом с населением под тысячу человек.

Ревизии писались по правилам. Наложить последовательность переписей на карту всегда было просто: в ревизии материалы рядом – ищи их рядом и на местности. Исчезнувших деревень в Сибири хватает, особенно тех, что появились на рубеже XIX–XXвеков и пропали ченрез несколько десятлетий. «Издержки переселенческого процесса», – говорим мы, особо не сожалея. Люди или их потомки, по большей части, целы, просто уехали туда, где им удобнее жить. Но рядом с Окунево никто и не помнит Резино. Пропало бесследно село с таким населением, совершенно стерлась память о нем? После трех лет поисков село нашлось, но совсем в другой волости, теперь это уже соседняя, Новосибирская, область, в 200 км от Окунево. Оказалось, что железное правило XVIIIвека в резинском случае дало осечку. Наконец пришло очередное лето, и мы поехали познакомиться с жителями села, которое грезилось несколько лет.

В 2000 году Резино было селом в одну улицу, на ней 60 дворов, взрослое население – около 200 человек. Тогда здесь было много пожилых людей, чьи дети уехали из села. Этнографические материалы мы собирали довольно легко. Но воспоминания о предках, живших на рубеже XIX–XXвеков, были весьма смутными. Если бы наши отдельные собеседники не вспомнили своих дедов, когда-то переписанных в Первой всеобщей переписи населения Российской империи в 1897 году, реконструкция генеалогических линий не удалась бы. А ведь опершись на генеалогические сведения, свидетельства источников о приездах и выездах, браках и рождениях мы можем представить себе жизнь во всем ее многообразии...

***

Жарко. В выцветшем небе ни облачка. Ветра нет, но над ярко-зелеными лужайками парит разогретый безжалостным солнцем воздух. Хочется упасть в траву, сесть под дерево, чтобы прохлада, идущая от земли, остудила тело. Усталые люди, усталые лошади так ждут отдыха... Но стелется перед обозом дорога, медленно поворачивая от околка к околку, ведет через непаханые луга вдаль. Не видно нигде поселья, вроде и нет на этой земле человека.

Наконец старшóй крикнул:

– Стой. Тута вот в колке паужинать будем. Бабы, доставай, что ль, воды да прикуски.

С подвод стали слазить люди. Женщины в невиданно пестрых юбках разбирали узелки. Еда простая: яйца, хлеб, лук. Да где взять другое, если путь длится уже пять месяцев, что ни ночь, то новый дом, день – в дороге? Тоска по родному дому гнетет баб, благо выть престали. Мужикам тоже не сладко: что-то ждет впереди, в местах, о которых раньше и слыхом не слыхивали? Дорога, видать, скоро кончится, с утра ни одной деревни, а сказано было, что едете, мол, поставить ям да гонять лошадей по тракту. Тракт есть – вот эти рытвины да колдобины, значит, еще и чинить его придется…

Старшой, мужик, что забирал этап с волости, тем временем говорил:

– Ну, вам всё не так плохо. Семьей едете, да жилье в степи уже есть, будет, где голову приклонить. Мы-то ехали мужики сами семеро, да два солдата с нами. На телегах инструментина всякая, провианту сколько-то и всё. Приехали, солдаты спорить давай. Один говорит, не то место, другой аж криком кричит, вот оно-де то озеро, где велено ям ставить. А озерцо – грех сказать, все в камышах и осоке, да вокруг топко. С нами мужик один был, так он давай говорить: вот он лес-то, чтобы не к ему дома ставить? А там до леса еще верст пять, не меньше! Солдат как вызверился:

– Это что ж такое, – говорит, – всякий лучше тут понимает, чем государевы люди. Это чтоб на ям заехать, круг, что ли, давать в 20 верст?

Так вот и построились в чистом поле. Сначала-то лес рубили, избу становую ладили, сами еще в землянках жили. Намаешься за день, помыться негде: к озерцу подойти нельзя. Потом…

Тут рассказ прервался криком. Одна из баб не утерпела, решила-таки прилечь на изумрудной полянке. Не успела шагу ступить, как нога пошла вниз, в трясину.

– Да не кричи ты, смутьянка, не потонешь. По што в болото-то полезла? – не поднимаясь, успокоил старшой.

Потерпевшей другие бабы помогли выбраться из болотины, но одного поршня так и не нашли. Грязь на ноге стала быстро сохнуть под жарким солнцем, стягивая кожу, а помыться нечем. Бедная баба, в грязной поневе, босая, с тянущей ногой, причитала:

– Да что ж за земля така тут у вас? Шагу не ступи – разверзнется, адова сила…

Ее мужик, видно, винил не землю, а бабу:

– А ты не лезь, коль не знаешь чего. Дома-то осмотрясь живем, а тут, чай, не то, что у нас…

Споры утомили старшого, успевшего и перекусить, и поговорить:

– Цыц! Давай поехали, к вечеру уже дома будем, а там и осматривайтесь.

***

Во второй половине XVIIв. появилась дорога, связывавшая старинные сибирские города Тару и Томск. Она прошла через центральную часть Барабинской степи, лежащую в междуречье Иртыша и Оби. В этих местах не редкость солончаковые почвы, малопригодные для любого вида земледелия и выпаса скота, а во влажные годы образуются заболоченные участки. Из-за скудности земель, удаленности этих мест от уже освоенных старожильческих районов сибирская администрация долго не могла решить проблему заселения притрактовых участков Барабы. В 20-е гг. XVIIIв. на дороге были основаны пасы, которые обслуживались казаками. С 30-х гг. через Барабу установилось регулярное сообщение, к подводной гоньбе начали привлекать местных крестьян и разночинцев. Обывателей в Барабе того времени было мало, и они жаловались на тяготы ямщины в правительство.

С этого времени (1742 г.) Сибирская губернская канцелярия начала принимать меры по устройству тракта. Первая задача – заселить тракт крестьянами. Было решено, что в качестве поощрения барабинские засельщики получат право беспошлинной торговли по тракту продуктами питания и фуражом. Переселенцев на два года освобождали от всех повинностей, кроме уплаты подушной подати. По указам 1743, 1746 и 1748 гг. на тракт должны были переселять сибирских крестьян. Однако крестьяне Томского и Тарского уездов выполняли подводную гоньбу, строили мосты и гати, но переезжать в Барабу на постоянное жилье отказывались. Между тем, в 1749 г. близ Каинского форпоста (это середина Барабинского участка тракта, общая протяженность которого около 600 км) насчитывалось только три деревни, в которых значилось 19 душ мужского пола (обычным в дореволюционной литературе было сокращение д.м.п. и д.ж.п, т.е. души женского пола). В самом форпосте было 35 д.м.п. [5].

После 1755 г. сибирская администрация стала принуждать крестьян к переезду в Барабу. В январе 1756 г. по данным администрации в Каинском форпосте «из разных мест семейщиков поселено более 3 тысяч – около 4 тысяч душ находитца» [6]. Само по себе донесение, как мы видим, не отличается точностью (3–4 тысячи душ при 54 д.м.п., которые были там же семью годами ранее!). Но и эти поселенцы стремились покинуть неуютные места. Многие из них бежали не только назад, но и дальше, например, в Кулундинскую степь, простиравшуюся южнее Барабы. Часть беглецов разыскивали и возвращали на место, примерно наказав перед этим, но большинство бежавших, по свидетельствам историков XIX–XX вв., устраивались в более приспособленных для жизни местах [7].

Проблема получила более успешное решение после принятия Сенатом указа от 13 декабря 1760 г., по которому помещики получили возможность ссылать в Сибирь неугодных им крестьян в зачет рекрутских наборов [8]. На тракте стали появились новые деревни, население которых состояло из ссыльных крепостных крестьян. В эти деревни были назначены старосты из солдат, которые наблюдали за порядком и наказывали провинившихся; никто без их дозволения не мог отлучаться из деревень.

В 1770 г. была основана деревня Резино [9], расположенная на западном входе на барабинский участок Московско-Сибирского тракта. Население ее должно было обслуживать тракт. От этой деревни основной тракт вел к реке Таре, на которой располагались многочисленные русские деревни. Другая дорога от Резино шла к реке Иртыш на старинное село Артын через деревню Копьево. Можно было проехать и к югу, в сторону Усть-Тарского форпоста. Удаленность новой деревни была значительной, ближайшее поселение в конце XVIIIв. – д. Копьево в 9 верстах. Рядом кочевали жившие полуоседло барабинские татары, но постоянных их деревень вблизи не было.

Деревня Резино была положена в оклад 1 июля 1774 г. Это говорит о том, что ее первоначальное заселение шло в течение короткого времени и окончилось к лету 1771 г. Незначительные партии крестьян доставлялись в деревню и в последующие годы (1772−1774) [10].

***

– Вот он наш ям – Резино зовется, – старшой кнутом показал на поселье, открывшееся впереди. – А чего Резино и не знает никто, тут далече, а есть еще одна Резина. Вот нас и зовут еще Лизуновым. Вроде лизунцов тут много, это соляны таки места, что скот лижет. У нас скота-то, почитай, нет, а Лизуново… – мужик махнул рукой. Было ясно, что отсутствие скота его сильно печалит, но надежд на пополнение стада у него, видно, не было. Однако долго молчать он по характеру не мог и, оживившись, продолжил:

– А вот еще про скот сказать… – мужик оглянулся, посмотрел на сидящих в телеге мужика и бабу. Те, похоже, устали слушать бесконечные рассказы.

– Приедем уж скоро, – сказал вдруг пассажир. – Второй день с тобой едем, а величать тебя как, не знаем.

– А Федор я, Шемелин.

– Это что ж за имя тако – Шемеля? – оживилась и баба.

– А чего имя? Это фамилиё такое.

– Как же фамилиё, да у тебя, – подивился мужик.

– А чего? Я с Урала, так у нас там у всех фамилиё есть. Моя-то вот Шемелин, а отца величали Василий, так я Федор Васильев Шемелин, так меня и пишут. А как приедут те, кто бесфамильный, их спрашивают, как отца звали, да и пишут по нему фамилиё. Вот тебя, мужик, как величать?

– Иван я, а батя мой Зиновей был.

– Ну так будешь Иван Зиновьев сын Зиновьев, так и напишут.

– А напишут-то куда? – всполошилась баба.

– Да у нас тут всё пишут. Кто да откуда, да чей был. А потом смотреть еще будут, чтоб с деревни не съезжали. Коли сбежишь да поймают, так могут и батогами. Староста у нас все пишет, из солдат он.

– А что, Федор Васильевич, за народ-то у вас?

– Народ разный. Нас-то первых привезли в ланешном годе. Из мужиков женатых я один. Я-то в солдатах был на Урале да женат уж долго на тамошней бабе. Ну, потом… Просто сказать, так здесь я теперь сосланный. Вывезли-то нас с-под Челябинска еще снег лежал. Приехали, тут земля еще не просохла. Отстроили стан да гать сделали, да тракт на стан вывели, пошли обозы. К нам сразу прислали человек двадцать, все холостёжь. Мужики есть, а бабья и нет почти.

Я затосковал, всё, думаю, ни жены, ни детей у меня нет боле. Такой вот, как варнаки енти, теперь я. По новой, что ль, жениться? Тошно мне было. А тут обоз прошел, обычно начальство како едет, а тут, смотрю, торговый народ. Слово за слово, да говорят оне, что до Челябинска идут и дальше потом. Уговорил я их до жёнки моей доехать, это в той же стороне, прям по тракту. Хоть словечко ей передать бы.

Мужики енти редко, да через нас ездили. Оне-то с Томскего, на Урале железный товар брали. Приветы мне возили, а однажды говорят, что жди жену. Это уж нонешная весна была. Так не поверишь, как-то обоз подходит, а там баба моя. Я аж задохнулся, так одному лихо жить. Баба моя слазит с телеги, а на ей корзинка така стоит – кошёва мы говорим, для тепла она. Ну, думаю, золотая ж ты моя, дитёнка привезла. Кинулся туды, а с-под сена морда высовывается: притащила душа моя телочку. Ну, мужики тут чуть болони себе не надорвали, смеявшись: «Сынок-то рогатый», – говорят. А отсмеялись, так довольны были – почитай, первая коровёшка наша будет.

– Как же первая, а вы что ж без молока да масла, что ль? – обомлела баба.

– А то. Лошади-то у нас есть. Ноне уж землю пахали. Есть овечки, да куры всякие. А корову-то где взять? Рядом, почитай, только Копьева, так у них как у нас – первые избы ставят. Оне, правда, все родчие, недалече за землей приехали, у них-то есть скотины рогатые. Да не продают оне ничего пока. А мы ничего не покупаем, – рассмеялся мужик. – Денег-то где взять? Но молоко у нас есть. Один паря ланись со мной еще пришел. Молоденькой такой, да все жалобился: вот у нас-то, говорит, в Расее, корова и не нужна. Козу доим, да пьем молока досыта. Ныл он всё да ныл, а потом поехал с обозом на заводы алтайские, да смотрим, прёт козу оттель. Теперь вот козу доит, нас угощает.

Тпру, стой, каурая! Ну всё, приехали. Староста вон ждет.

***

Впервые деревня Резина была переписана во время IVревизии в 1782 г. В ней учитывались все ревизские души – мужские и женские. Обязательно указывалось происхождение женщин: откуда, сословие, у крепостных крестьянок – кому принадлежали. Были переписаны дети. Учитывались умершие между ревизиями крестьяне. Отмечали в сказках сведения о прибывших и выбывших: когда, откуда или куда. По этим же правилам была проведена еще V ревизия в 1795 г. Совокупность этих сведений позволяет составить себе картину первых лет жизни Резино.

К 1782 г. (это уже 12 год существования деревни) в ней насчитывалось 211 д.м.п. и 218 д.ж.п. Всего было 113 семей, еще 11 мужчин в возрасте от 26 до 53 лет были холостыми, 5 вдовцов жили одни, поскольку не имели детей, одна женщина осталась бездетной вдовой. В деревне была только одна незамужняя женщина – Лебовь Андреева дочь Иванова, которая в 1783 г. родила незаконнорожденную дочь Орину, но замуж так и не вышла. Жила она в отцовской семье.

Большинство мужчин, показанных в ревизии 1782 г. холостяками и вдовцами, так и не женились. При этом еще в 1782 г., а тем более в 1795 г. многие резинские девушки выходили замуж в рядом расположенные деревни. Резинцы уже в эти годы женились на уроженках старинных сибирских деревень, особенно много таких браков зафиксировано в ревизии 1795 г.

Анализ 113 семей показывает, что приехали в Резино уже женатыми как минимум 18 пар, поскольку в этих семьях были дети, рожденные до 1770 г. Вполне вероятно, что были и другие семьи, сложившиеся еще в местах выхода, но присланные в Сибирь без детей. На это указывает срок рождения старших детей, учтенных в переписи, – 1770 г. Остальные браки с равной вероятностью могли быть заключены как до, так и после ссылки.

Материалы ревизии показывают, что семьи складывались быстро. К 1782 г. в семьях, которые могут быть вновь сложившимися, насчитывалось 15 детей в возрасте 10−12 лет (1770–1772 годы рождения), а также 11 детей в возрасте 8−9 лет (1773–1774 годы рождения). В условиях острой нехватки брачных партнеров составлялись довольно странные пары.

Лукьян Вахромеев в возрасте 24−25 лет женился на женщине 45 лет. К 1782 г. у них было двое детей 5 и 8 лет, при этом матери было 54, а отцу – 33 года. Похожей была семья Матвея и Федоры Федоровых, где жена была старше мужа на 15 лет. К 1782 г. у 50-летней Федоры было 4 ребенка в возрасте от 1 года до 10 лет.

На этом фоне «нормальным» выглядит брак, где жене в 1782 г. было 33 года, а мужу – 50 лет. У них к этому времени было трое детей в возрасте от 7 до 12 лет. Иногда браки ровесников или супругов с обычной разницей в годах удивляют возрастом поженившихся. В 1782 г. в Резино жили Петр и Домна Борисовы, которым было соответственно 49 и 43 года. Но старшему ребенку в этой семье – дочери Прасковье – было всего 7 лет (возраст матери при ее рождении – 36 лет). В этом случае вполне можно допустить, что брак был заключен еще в России, а старшие дети там и остались.

Но вот другая история. Кузьма Панфилов в возрасте примерно 30 лет женился на Ирине Никитиной [11], которая была старше его на 8 лет. Невеста жила до брака в старожильческой деревне Окуневой, которая находится примерно в 200 верстах от Резиной, на берегу реки Тары, в стороне от Московско-Сибирского тракта. В этом браке родилось двое детей, которым к моменту ревизии в 1782 г. было 3 года и полгода. Сохранились материалы переписи по Окуневой за 1782 г., которые доказывают, что в 1760–1780 гг. в этой деревне жили только сибирские старожилы. Не прослеживается по этим материалам и никаких трагедий в семье самой Ирины Никитиной (прошлое замужество, смерть всех членов семьи и т.д.) [12]. Следовательно, Кузьма женился на невесте–перестарке, но, вполне вероятно, с хорошим приданым. Скорее всего, этот брак был тщательно подготовлен, так как познакомиться молодым случайно было бы трудно.

Известны случаи, когда переселенцы становились мужьями девушек из старожильческих семей, что сейчас воспринимается как невыгодный (по крайней мере, внешне) брак для старожилов. Поликарп Харитонов сын Харитонов был женат на Татьяне Мартыновой, которая умерла в 1780 г., оставив дочь 4 лет. К 1782 г. 45-летний Поликарп был уже женат на Федосье Гавриловой 25 лет, взятой в Бергамацкой слободе – большом, богатом старожильческом селении, стоящем при тракте. Какие жизненные обстоятельства могли способствовать этому браку? Заметим, что Федосья умерла в 1790-м году, оставив двух детей. Поликарп вскоре женился в третий раз и опять на девушке из старожильческой семьи. В момент ревизии 1795 г. ему было 58 лет, а его жене Хавронье – 31 год. В 1792 г. у них родился сын Петр, а в 1797 г. – Иван [13].

В основном в период между ревизиями 1782–1795 гг. браки, во всяком случае для женщин, были повторными. Об этом свидетельствует такая формула «такого-то дочь … взятая после умершего крестьянина жена». Таких вдов, вступивших в повторный брак, насчитывалось в Резиной в 1782 г. 31 душа. По циркулярам XVIIIвека известно, что в Сибирь доставлялись специальные команды ссыльных женщин, которые предназначались в жены местным поселенцам. Вполне вероятно, что переписанные в д. Резино вдовы и входили в эти команды. Но только в трех случаях можно быть уверенным в этом. В ревизии 1782 г. записано, что Гаврила Семенов женился на Харитинье Алексеевой, взятой в Таре из «присыльных крестьян», Агафон Герасимов взял в жены «Дарью Герасимову дочь из присыльных из г. Тобольска», а Данила Никушев после смерти жены в 1776 г. вступил во второй брак с Натальей Егоровой «из присыльных из г. Тобольска».

***

– Слышь-ка, Агафья, – позвал, входя в дом, муж. – Наш черед на постой брать поселенцев. Поди, помоги им, что ль.

Баба пошла было к выходу, но муж приостановил ее:

– Ты смотри там, оне по-нашему не говорят вроде. Мужики еще лапочут чего-то, а бабы, те гыр-гыр-гыр да гыр-гыр-гыр.

Перед избой стояли две бабы в лаптях, к ним жались девчонки – одна постарше, другая совсем маленькая. Поодаль с подводы что-то снимали два мужика. Агафья глянула на них, но ничего особенного не увидела. А вот бабы выглядели необычно: поверх полосатых рубах надеты были халаты – не халаты, платья – не платья, распашные какие-то одежды. Сверху был повязан фартук. На груди – мониста на широкой ленте, составленные из бус и монет. Головы у женщин повязаны полотенцем, у девочки постарше – шапочка на голове. Чулки на ногах, правда, толстые, вязаные. Но видно, что лапти все уже промокли.

Лето, как всегда в Сибири, неожиданно кончилось. Вроде лист на березах в колке неподалеку еще зеленый, а осень уже свои права забрала. Холодно стало, что ни день – дождь, лужи не просыхают, мужики как на телеге куда съездят – потом колеса полдня чистят от налипшей земли. «Липуново нас звать-то надо», – сказал как-то Агафьин сын, долго отдиравший солончаковую грязь от ведра, с которым ходил по воду.

И вот в преддверии осени – новые поселенцы. «Да где ж оне зимовать будут? – подумала горько Агафья, которая и сама только что обзавелась избушкой. Так у нее сынов двое да муж справный. – А енти-то как?» Тут мужики стали подносить вещи – в специально устроенной корзине захлопали крыльями куры. В другой, размером побольше, хрюкал поросенок. Агафья успела еще подивиться, что вроде татары приехали, а на тебе – свинину едят. Но бабы стали ей что-то говорить, и Агафья, сделав приглашающий жест, повела их за собой – в избу. Навстречу ей спешил муж со старшим сыном – нужно было устроить живность, да воды наносить: у Никушевых уже и банька имелась.

В доме женщины оглянулись и перекрестились на иконы. Агафья совсем потерялась – что за гости такие? Но думать об этом было некогда, начала на стол подавать, что в печи было: щи, и рыбу, что еще утром жарила, да пироги с малиной. Тут и мужики подошли, первыми сели за стол. Агафьин муж, Данила, стал их потчевать и разговор завел. Мужики говорили плохо, много слов непонятных оказалось, но было ясно, что они из чувашских крестьян, все крещенные. Всего их в Сибирь этим этапом привели 18 человек, среди них четыре семьи, да в каждой семье по ребенку. Данила кивал сочувственно головой: уж насмотрелся, как на новом месте в одиночку жить, а семьей-то проще. Жаль только, что детки все малёхонькие и сплошь девки.

Приезжие мужики стали спрашивать, как тут избу ставить да дадут ли лес. Данила жаловался на подводную гоньбу и ямские заботы: ни дня, ни ночи, не успеешь приехать, как снова староста гонит. Ямские лошади за лето, что отработали, совсем выдохлись. Солончак проклятый съедает тракт, только и знают мужики, как ямины засыпать.

Одну тему не затрагивали в беседе – по каким причинам все они собрались за общим столом в далекой Барабе. Тут об этом говорить было не принято…

***

Ревизия 1782 г. показывает пестрый состав прибывших в Резино. Установить его можно, опираясь исключительно на сведения, сообщенные о женах. Далее следует несколько допущений. Если в семье есть дети, рожденные до 1770 г., и разница между рождениями детей не превышает обычных 2−3 лет, нет указаний на повторный брак жены, то мы допускаем, что в Сибирь прибыла семья. В этом случае место выхода мужа совпадает с местом выхода жены. О других мужчинах сказать почти нечего. Если прибывший не имел фамилии, возможно допущение, что также является выходцем из помещичьих крестьян [14].

Тем не менее, рисуется такая география мест выхода по уездам (составлено из записей по женщинам, цифра после названия уезда означает число женщин, выведенных оттуда):

Алатырский, 2
Бежецкий, 2
Белевский, 1
Великолуцкий, 3
Веневский, 3
Галицкий, 1
Дмитровский, 2
Зарокский, 1
Калужский, 1
Кашинский, 4
Каширский, 1
Костромской, 2
Малоярославский, 1
Можайский, 1
Московский, 2
Муромский, 2
Новогороцкий, 3
Орловский, 1
Пензенский, 1
Переяславль-Залесский, 2
Пошехонский, 2
Ржевский, 4
Ростовский, 1
Симбирский, 2
Смоленский, 1
Тверской, 2
Торопецкий, 1
Углицкий, 2
Челябинский, 3
Ярославский, 2
 

Об этих женщинах сказано, что все они «крестьянские дочери», за исключением трех, речь о которых пойдет ниже. Между тем, с точки зрения этнографии, очевидно, что культурные традиции, бытовые привычки, хозяйственные навыки у всех этих женщин имели явные различия. Трудно даже представить, как все они уживались в одной деревне, имея мужей, представления которых о правилах жизни могли весьма отличаться от их собственных. Ситуацию усложняет еще и то, что ряд указанных уездов известны как места проживания нерусских групп Европейской России. В Алатырском уезде жила мордва и ясашные чуваши, в Бежецком уезде – так называемы «русские карелы», в Челябинском – татары и башкиры и т.д. Представители всех крещеных народов по именам не отличались от русских, так что узнать, к какому этносу принадлежали первые резинцы сейчас уже невозможно.

Достоверно известно, что в Резино прибыли семь чувашек из Шуратанского, Чебоксарского и Козьмодемьянского уездов. Четверо из этих женщин названы при переписи «дочерьми крестьянскими чувашскими», трое – «дочерьми ясашными чувашскими». Судя по фамилиям мужчин, с которыми потом эти женщины вступили в брак (или состояли в момент прибытия), они также могли быть чувашами – Семен Пигач, Иван Резван, Иван Княстец. Но четверо из них носили имена, не говорящие ничего: Семен Семенов сын Семенов, Никифор Тихонов сын Тихонов, Григорей Степанов сын Степанов, Андрей Тимофеев сын Тимофеев.

Единственная возможность судить о времени заключения брака – возраст детей. В 1782 г. дети старше 12 лет были в семьях Ивана Резвана, Андрея Тимофеева, Григория Степанова и Никифора Тихонова. В Резино бел прислан также младший брат Ивана Резвана Михаил. Вполне вероятно, что брак Семена Семенова и Татьяны был заключен уже в Резино, так как их старшая дочь родилась только в 1778 г. В Резино женился и Михаил Резван, взявший в жены местную девушку. В 1782 г. ей было 22 года, а ее единственному тогда ребенку – 10 недель.

Не менее пестрым был и сословный состав прибывавших, который также достоверно известен только по записям о женщинах. Большинство из прибывших женщин были помещичьими крестьянками – 55 человек, по три женщины относились к экономическим крестьянам и посадским людям. Четыре женщины были солдатскими женами, две – ямщицкими дочерьми. Разница в характеристике женщин («жена» – «дочь») зависит от состояния, в котором они вступали в брак: если из отцовской семьи, то писались во всех последующих ревизиях как «дочери»; если в повторный брак, то указывались по прежнему мужу («жена»). Попав в Резино, все жители стали посельщиками. В конце 1770 – начале 1780-х гг. стали вступать в браки старшие дети, привезенные из России. Все женщины, ушедшие в семьи мужей, показаны в переписи как «посельщичьи дочери».

Таким образом, очевидно, что первые обыватели д. Резино представляли собой разнородный конгломерат переселенцев из европейских губерний России. Жизнь заставляла их налаживать связи между собой и с окружающим миром.

***

– Слышь, бать, чтой-то тетка Прасковья мелет, что род наш княжеский да пришлый? Ужо надо мной мужики смеются: «Чудской князь Кондраха IКнестюгов», – говорят.

– Болтат твоя тетка почем здря. Чё прошлое поминать? Живем-от как все, хлеб жуем. Побогаче нас есть.

– Да ладно ты, старый, – влезла в разговор мать. – Сказал бы сыну всё как есть, что за тайны таки разводишь? Прям государево дело из дедовых сказок выходит.

– А, бабонька, тебя не переспоришь. Вот и говори сама.

– А чё говорить-то? Вроде, сынок, был прадед твой князев сын, поссорился с отцом. Плюнул на жиззь свою расейскую, да в Сибирь поехал.

– Э-э-э, умолкни, баба. Что за разговор такой: плюнул, поехал! Сибирь-то дика была, ни деревень, ни дорог. Говорят, в Тобольскем Ермак живой еще был. Приехал прадед, так и Резиной-то нашей еще не стояло. Зато лес кругом, не так, как теперь: по грибы чуть не день идти надо, без лошаденки и не суйся за имя. Вроде и озерцо наше было больше, это сейчас его Балалайкой кличут оттого, что его возьми да засунь под мышку. А тогда оно прям как море было. Вот прадед и торговал лесом да рыбой. А потом в степи дикие жеребцы появились. Стал он их в табун собирать, да такой тугун у их был знатный, что стали тех коней покупать казаки. Навроде, за 200 верст за имя приезжали. С того и достаток наш пошел. Потом, правда, мор на деревню напал. Болели да помирали люди. Это уж незадолго до моего рождения было. Богатства такого у нас не стало, но живем не хуже других.

– Так енто что ж, батя, может статься, у нас родова княжеска есть в Расее?

– Да кто его знат. Бают, фамилиё наше спервоначалу было Князец, а после – Князев. Навроде как староста услыхал да говорит: «Енто еще что за царское племя у нас тут?». Вот мы теперича и пишемся Кнестюговы. А еще родительница моя говаривала, что не даром брательник отцов, дядька мой, сгинул в Расее. Я хорошо Кузьму помню, его в рекруты взяли, мне уж лет 15 было. Женатый он был, это его дочь тетка-то Прасковья. Едрёный мужик такой, да пел как ладно. Тут енерал по тракту ехал, Кузьма его и вез на Каинск. Говорит, пел всю дорогу, а енерал возьми да скажи: «Талант такой в глуши сгинет, надоть тебе, паря, в солдаты подаваться». А по осени староста и говорит, что рекрутов берут, с нашей деревни две души. Мы откупиться хотели, да потом вдруг женка Кузьмы смутила всех, что-де не забреют его: мужику уж за тридцать перевалило, опять – женатый, дитё растет, родители престарелые. Пока судили-рядили, староста явился, велел собираться. В два дня взяли. Уехал Кузьма, прислал даже письмишко. Его староста и читал. Навроде взяли Кузьму в гвардейцы, будто сам енерал за его просил. А после – всё, ни слуху, ни духу. Тут-то и стали болтать, что княжеску кровь в ем признали. Только не сошлись: одне говорят, убили его за то, другие – озолотили так, что всё мужик позабыл.

***

Состав населения Резино, как и других сибирских деревень этого времени, был неустойчивым. Прослеживается по ревизиям несколько периодов с повышенной смертностью: 1772, 1776, 1780 гг. В эти годы, особенно в 1772 г., была высока женская смертность. 1800 год, судя по ревизии 1812 г., принес эпидемию. По ревизии 1795 г. в Резино было 216 д.м.п., в 1812 – 206. В материалах ревизии 1812 г. [15], которая учитывала только мужское население, указано, что в 1800 г. в деревне умерло 19 мужчин разного возраста, в 1801 – еще 6. Похожая ситуация была в 1796−1797 гг., когда умерло за два года 23 человека, но среди них высока была доля пожилых мужчин. В другие же годы между 1795 и 1812 гг. в год умирало 2−3 человека, в 1803 г. – ни одного.

Случалось, что в эти годы полностью прерывалась мужская линия семьи. Иван Петров, сын Петров умер в 1799 г. в возрасте 67 лет. В 1800 г. умерли два его сына 25 и 15 лет. Больше мужчин в этой семье не было. Такая же ситуация сложилась в семье Вахромеевых; в трех семьях – Бурылиных, Телегиных, Резванов – пережили это время по одному мужчине.

Несмотря на высокую смертность населения, молодых мужчин верстали в рекруты. За этот же период в армию было отдано 10 человек. Очевидно, что справедливости в несении рекрутской повинности в деревне не было. Даже через 200 лет поражает история семьи Матвеевых. Главой ее был старший брат – Михей Васильев(ич). Он был женат, имел двух сыновей. С ним же жили четыре его младших брата, из них трое в 1803, 1809 и 1811 гг. были отданы в рекруты. Андрей, глава другой семьи – Алексеевых – умер в 1799 г. У него осталось четверо сыновей, из которых только один, Яков, имел наследника. В 1808 и 1811 гг. двое сыновей Андрея, в том числе и Яков, сыну которого было тогда 6 лет, были отданы в рекруты. Оника Афанасьев был единственным мужчиной в семье, что не помешало обществу отдать его в рекруты в 1796 г. Два рекрута взяли из семьи Коурцовых, правда, с большим перерывом: в 1806 г. и в 1827 г. Из всех отданных в рекруты вернулся домой через 28 лет только Яков.

Перерывались семейные линии первых посельщиков и в том случае, если в семье рождались одни дочери. Если дочерей выдавали замуж за резинского жителя, то иногда удается установить свойство семей. Это особенно интересно, так как позволяет косвенно судить о том, насколько резинцы притерлись друг к другу.

Всего в материалах ревизии 1795 г. указано 45 резинских девушек, вышедших замуж в своей деревне. По правилам, которое часто нарушалось, каждая из них должна быть указана в ревизии дважды: в семье, откуда она ушла (обычно в отцовской), и в семье ее мужа. Сложность сопоставления материалов заключается в том, в переписи отцовской семьи не указывалась фамилия мужа, а в ревизии семьи мужа – девичья фамилия жены. Выяснить, кто с кем вступил в брак, можно лишь сопоставив имя, отчество и возраст женщины. Всего удалось провести такие сопоставления в 27 случаях (около 60%). Не удалось выявить какие-либо закономерности, ограничивающие браки местных жителей друг с другом. Показать, что не было ограничений, связанных с этнической принадлежностью молодых, можно на примере браков, в которые вступили выросшие дети из чувашских семей.

К 1795 г. в брак вступили сын Корней Андрея Тимофеева, дочь Татьяна Григория Степанова и дочь Авдотья Семена Семенова. После смерти жены вторично женился и сам Григорий Степанов. Все они, судя по записям в ревизских сказках, нашли брачных партнеров в своей деревне.

Определить, из какой семьи взята жена Корнея, не удалось. Григорий Степанов женился на «оной же деревни крестьянской дочери», которая была моложе его на 36 лет, Нениле Емельяновне Даниловой. В семье Емельяна Данилова было двое детей – обе дочери, 1768 (Авдотья) и 1773 (Ненила) годов рождения. Родители были пожилыми, в 1795 г. матери было 63 года, отцу – 57 лет. Может быть, это и стало решающим фактором при выдаче дочери замуж. В 1795 г. сыну Ненилы от Григория был 1 год, значит, замуж она вышла в возрасте 19–20 лет.

Напротив, свою дочь Григорий Степанов выдал замуж за Василия Сафонова сына Суздальцева, выходца из старожильческой семьи, уроженца большой и значимой по тем временам деревни Еланки. Он был ровесником Татьяны, что в крестьянской среде до сих пор очень ценится. Брак был заключен, когда молодым было чуть больше 20 лет, потому что к 25 годам у них был трехлетний сын. Наверное, многое значит и то, что Василий приехал в Резино без родителей, так что Татьяна не зависела, по-видимому, от родителей мужа. Как следует из ревизии, молодые вели отдельное от Григория Степанова хозяйство.

Семен Семенов в 1795 г. жил с женой Татьяной Андреевой, которую мы знаем по ревизии 1782 г. Им обоим было по 53 года. С ними жили 3 дочери в возрасте от 12 до 16 лет. Видимо, незадолго до переписи они выдали замуж свою старшую дочь, 17-летнюю Авдотью. Ее мужем стал Илья Герасимов сына Герасимов. К моменту переписи ему было 27 лет. Детей у молодой пары еще не было. Сам Илья Герасимов спустя 200 лет представляется фигурой довольно таинственной. Впервые запись о нем сделана в ревизии 1795 г., но с пометкой о причислении к Резино еще в 1774 г., то есть когда ему было всего 6 лет. Нет никаких сведений о его родителях. Сквозь строчки документа проступает ситуация, похожая на замужество Татьяны Степановой: опека молодой жены ее родителями и независимость от семьи мужа.

Масса других жизненных ситуаций, отраженных в переписях 1782 и 1795 гг., показывает, что подбор брачных пар во многом отражал желание родителей обеспечить своим детям брак с равными по возрасту и общественному положению партнерами, стремление поддержать молодых в первое время. В переписях есть свидетельства того, что высоко ценились дружеские, соседские или родственные отношения родителей молодых как залог благополучного брака. Например, тетка Татьяны Игнатьевой была когда-то привезена в Резино из одной волости с матерью ее жениха Никифора Данилова. Татьяна и Никифор были рождены уже в Резино, поженились около 1795 гг. А вот другой похожий случай. В конце XVIIIв. женами резинских поселенцев стали две женщины из старожильческих деревень Решетниково и Ботвино (они расположены рядом на левобережье Иртыша недалеко от г. Тары, примерно в 80 верстах от Резино). Перед ревизией 1795 г. дети, рожденные этими женщинами, поженились: 17-летний Иван Макаров вступил в брак с Татьяной, дочерью Потапа Алексеева. Комментируя эту ситуацию, хотелось бы отметить, что во всех случаях чувствуется высокая оценка браков со старожилами.

Приток переселенцев, как показывает ревизия 1812 г. был относительно невысок. С 1795 по 1812 г. к д. Резино было причислено 9 человек. Двое поселенцев были «уволены» на поселение в другие места, двое умерли в 1796 и 1807 гг. По материалам ревизии семейным был (т.е. имел сына) только один поселенец – Михайла Иванов. Всего же за 1795–1811 гг. в деревне появилось 8 новых семей, но потомки только Суздальцевых жили в Резино до конца XIXв.

От ревизии 1834 г. сохранились лишь списки «солдатских жен и их дочерей после отдачи мужей в рекруты рожденных» и «государственных крестьян, переведенных из ссыльных и бывших военно-рабочих» [16]. Солдатские жены носили известные по прежним ревизиям фамилии. Среди 16-ти вновь причисленных государственных крестьян только четверо были бобылями. Остальные поселились в Резино с семьями, потомки некоторых из этих семей живут там до сих пор. Очевидно, что переселения середины 1830-х гг. не меняли существенно ситуации в Резино и окрестных деревнях и селах.

Все это позволяет считать, что пока поток переселенцев в первой половине XIXвека был невелик, сибирское общество в целом, и община д. Резино имели возможность консолидироваться, несмотря на те людские потери, которые были характерны для этого времени. Людей объединяли браки, которые поселенцы заключали как с крестьянами-старожилами из окрестных деревень, так и друг с другом, а также общие легенды и предания исторического характера, опыт хозяйствования на земле, даже могилы, появившиеся на сибирской земле. Для детей, родившихся в Сибири, родиной были окружающие их просторы, а сами они считались родчими, то есть родившимися здесь. Известные источники не позволяют ответить на вопрос, как могло идентифицировать себя сложившее сообщество. Политики, историки, публицисты второй половины XIX века использовали для обозначения русского населения Сибири термин сибиряки [17].

***

У лавки галдели бабы. Особенно яростно кричала молодайка с мальцом на руках, явно выказывая свое неудовольствие бабе в годах:

– Да где ж то видано, чтобы свиней по селу пасти! Вчерась иду мимо церквы, а у придела чушки дрыхнут, всю как есть землицу рядом-от перерыли. Ранешнее-то время травка по селу росла, так всю повыщипали.

– Ох, Дашуха, богомолка наша, нашла что вспомнить: траву у церквы, – вступила другая баба, Наталья Коурцева. – Мы с мужиком днесь с покосу едем, ба, а Бойковы-то Петро с Нюркой с ряму выходют. Ну не вылезут же глазоньки со сраму-то! Рям весь в красных тряпицах обувешен, а им не почем, што ль. Да, бабоньки, надрали брусники в пестерь, на дворе лето ж еще не кончилось! А мой мне и говорит: пора нам, Натаха, забыть про князёк-то; теперь есть у нас кому напредки леса обирать.

– Ой, лихо мне лихонько! – завыла вдруг женщина, к которой обращались собравшиеся бабы. – Да что ж енто за проклятие: и платим миру, и платим, а всё не хороши, все лишние мы да чужие! Что ж вы над нами изгаляетесь-то, идти-то нам всё одно некуда! То скотина наша дурна, то дети бестолковы, то сами постылы… Ой, да где ж край мучениям нашим?

– Ну ты ж поглянь! Эт у них, посельги, мучения-то, стало быть! Один приехал – лавку поставил, мужикам всё винище продает. Другой, так и вовсе, как помещик на усадьбе живет, шляхта залётная, все соки на заводе-то масляном из нас повыпил…

Тут бабы осеклись, на крыльце стоял хозяин лавки Вениамин Меерович Зилбершан.

– Сударыни, пожалуйста, разрешите свои споры в стороне от магазина. Вы мешаете другим покупателям выбирать товар.

Женщины, чей гнев стал улетучиваться после слез тетки Зиновьи, начали расходиться. Спорить с Венамином себе дороже: он и в долг торговлю ведет, и молоко–масло у баб покупает, и работу дает. Хозяйство у него большое: и на земле у него работники есть; и скотину кормить, поить, доить нужно; да дом белить–красить – на все нужны руки, и за работу хозяин платит исправно.

Но ссора не прошла незамеченной. Вечером сельский староста Иван Никифорович Никитин выговаривал невестке:

– Ты, Дарья, запомни: от себя говорить не моги! Чё не скажешь, всё потом переиначут, да скажут, что разговоры те от власти идут. Ведь Зиновья-то перед бабами поплакала, а мужу нажаловалась. Ко мне Трофим бежит, что, говорит, не так? Какие мы рямы обирали? Потрава где наша, пошли смотреть. Прости, говорю, мил человек, бабьё бес попутал.

Да и ты, Дашутка, помни, в Сибири – все посельга. Тутошний народ – татары да киргизы, а прочие – пришлые люди. Тебе-то и вовсе язык придержать надоть, чай, еще помнют люди, как дед твой приехал в Резину. Это тебе дело давнее, а я хорошо помню отца твово, как парни его всё котомочкой белой дразнили, да от девок наших гоняли.

Совсем другой разговор вели дома Коурцевы. Наталья еще от ссоры не отошла и бурно пересказывала мужу, как Зиновья, лиса бессердечная, от баб отбрехалась:

– А то мы неправду где сказали? Да сплошь от них, посельги бродячей, неудобства. Ланись, помнишь, как землю нашу заимочную возьми да отрежь тем Колпаковым? Дескать, ребятишек у их много. А мы, что ж, бездетные аль чего? А парнишки-то колпаковские мальчонок наших дразнют: челдоны, кричат, желтопупые. Во как! Приехали, на горбе нашем богатство своё берут, да мы ж и желтопупые.

Ее муж, Никифор, в беседу не вступал, молча все выслушал, а потом сказал:

– Дак ведь с их не только неудобства. Вон, поглянь, они и колесники, и сапожники. А платье ты у кого шила? Ту швейку ране ждали как манну небесну, а теперь – через два дома свой мастер.

– А-а, платье, – махнула рукой баба. – Кажный день я те платья шью? Аль тебе бондарь нужен? Ты и сам с руками, топор пока не роняшь. А землю-от жаль мне. Помнишь, ране-то покосы как делили? Парни молоды да девки Петровки как праздник ждали, то ж игришше было, не раздел. Аль запамятовал, как мы-то с тобой залюбились, пока покосы занимали? А теперя? Староста то коров, то людей считат, землемер весь в поту трудится, а толку? Всё одно, все займишша выкашивам. И всё посельга: сколь наделов-то на их отрезали да распахали? А землица та пóтом полита нашим, да дедов наших, да прадедов…

***

Перепись 1897 г. проводилась по новым правилам. Стандартный переписной лист заполнялся на двор. Таким образом, учитывались и те лица, что жили по разным причинам в чужих семьях (работники, постояльцы, призреваемые и т.п.). О каждом лице сообщались такие сведения: фамилия, имя, отчество, возраст, отношение к главе семьи, вероисповедание, основное и побочное занятие, грамотность, отношение к воинской службе (у мужчин), родной язык, где приписан и увечья, если они были. Помечались временно выбывшие: куда, на какой срок и по какой причине. Переписывались люди обоих полов и всех возрастов. Первичные переписные листы Первой всеобщей переписи сохранились только по отдельным губерниям, среди которых и Тобольская. Для истории с. Резино – это уникальный по информативности источник [18].

Резино сильно изменилось за прошедшие с последней переписи 47 лет. К 1897 г. Резино стало селом, в нем построили церковь, открыли школу грамотности Министерства просвещения, работали хлебо-запасный магазин, две торговых и казенная вино-торговая лавки, два маслоделательных завода [19]. В селе жили люди, судьбы которых настолько необычны, что память о них сохраняется до сих пор.

Наибольшее количество разговоров по сей день вызывает «помещик Хайновский». Ульян Антонович Хайновский приехал в Сибирь из Варшавской губернии в начале 1890-х гг. На земле, принадлежащей местному обществу, отстроил усадьбу. В переписи 1897 г. он записал себя и свою жену дворянами, указал, что они католического вероисповедания, родной язык – польский. У них к тому моменту было трое сыновей, двое младших родились уже в Сибири. Занимался Хайновский торговлей, владел маслоделательными заводами. В доме с хозяевами проживали три работника: кухарка из местных и два помощника-поляка, приехавшие из Польши.

Не менее колоритной фигурой был Вениамин Меерович Зилбершан, иудейского вероисповедания. Судя по материалам переписи, он родился в Сибири и, видимо, уже достаточно давно жил в Резино. К 1897 г. это был пожилой человек 65 лет, обремененный большой семьей. С ним жил его женатый сын с женой, две дочери-девицы, жена и ее мать, а также внук, судя по фамилии – сын старшей дочери, которая отдала ребенка на воспитание деду. Вениамин Меерович занимался торговлей, вел сельское хозяйство. В деле отца принимал участие и сын Лейб, который, видимо, часто бывал в отлучках. Невестка Хая была местной портнихой.

Кроме Хайловского и Зилбершана торговлей и предпринимательством занимались еще, как минимум, четыре человека, но из местных старожилов только один – Петр Малащенков, семья которого появилась в Резино еще в середине XIXв. Все остальные торговцы были приезжими. А вот сельская власть – староста и писарь – были представителями старожильческих семей Никитиных и Никифоровых.

Всего к 1897 г. в Резино отстроили дома и завели собственное хозяйство 11 переселенцев. Еще 29 приезжих из европейских губерний были уже приписаны к Резино, но хозяйства еще не имели. География мест выхода поселенцев очень широка: губернии Украины, Белоруссии, Прибалтики, южные и северные российские губернии. Приехавшие были не только русскими, но и указывали как родные языки малороссийский (11 человек), кабардинский (2 человека), немецкий (1 человек). А ведь в Резино прибывали семьи и раньше, в период 1859–1897 гг., и их также было немало, не меньше 10 семейств.

Конечно, единства жителей в это время в Резино уже не было. Переселенцам жилось тяжело: причисление к обществу выливалось «в тугую копеечку», как здесь говорили. Переселенцы имели некоторые государственные льготы, но выплачивали в местные общества вступительный взнос, чтобы быстрее оформлялись бумаги, платили сельскому старосте, сельскому и волостному писарю и т.д. После переезда следовали еще выплаты: за усадебные места, за посевы, за скот и т.д. По подсчетам известного этнографа-сибиреведа В.А. Липинской, «общая сумма сборов, получаемая с души [переселенцев. – М.Б.], превышала годовой оброк, который платили сами старожилы» [20].

Но знакомство с рассказами резинцев о приезде в село новоселов, позволяет посочувствовать и местным жителям. Налаженный десятилетиями совместной жизни быт, общепонятные нормы и обычаи деформировались под влиянием культуры поселенцев. Не сразу оценили приезжие старожильческий хозяйственный опыт, им трудно было привыкнуть к регуляции общиной всего хозяйственного цикла, выучить где брать рыбу, когда ходить по ягоду. Да и старожилы делиться ни ягодниками, ни покосами, ни рыбными угодьями не спешили. Отметим, что в Резино, которое в конце XIXв. все еще оставалось притрактовым селом, селиться было выгодно, приехали сюда отнюдь не бедные люди. В самом конце XIXв., когда через южную Барабу была проложена Транссибирская железнодорожная магистраль, часть поселенцев из Резино исчезла бесследно. Но какое-то время именно эти люди задавали тон жизни в Резино.

Стали повторяться истории XVIIIвека. Молодые пробивные люди, чтобы обеспечить себе «тылы», женились на местных женщинах. Например, Гавриил Васильев, переселенец из Тульской губернии, женился на местной женщине, которая была старше его на 8 лет и имела двух детей от первого брака. К своим 24 годам он оказался отцом 13-летнего сына и 8-летней дочери. Судя по тому, что его жена могла нанять работника, семья не бедствовала. Стремились и местные жители породниться с богатыми поселенцами. Например, Кузьма Соловьев, приехавший в Сибирь с двумя детьми, женился (вполне вероятно, после смерти супруги) на резинской девушке, которая была моложе его на 20 лет. Жена пасынка была только на несколько лет младше свекрови.

Но эти браки не могли, как прежде, быстро консолидировать общество. Четко выделялась наиболее уважаемая группа жителей Резино: родчие, то есть местные жители, из поколения в поколение жившие на этой земле. Промежуточное положение между поселенцами (посельга или, более нейтральное, российские, хохлы) и старожилами занимала группа сибиряков, то есть жителей Резино, родившихся уже в этих местах, но от родителей–поселенцев. Именно в это время стал широко употребляться, что известно прежде всего по диалектологическим источникам, термин ча(е)лдоны. А. Молотилов указывает, что это «насмешливое наименование, даваемое очень часто [старожилам. – М.Б.] "расейскими"» [21]. Сами старожилы, видимо, предпочитали называть себя головными сибиряками или закадычными земляками [22]. Впрочем, история термина челдон в XXвеке, а также бытование устойчивого позитивного сочетания закалённый чалдон еще в XIX в. [23] позволяют предположить, что для дразнилки российские использовали слово, и прежде бытовавшее в Сибири.

Очевидно, что окончательное оформление этногрупповой структуры в Резино происходит при противостоянии двух групп населения: старожилов и переселенцев. Неравноправность этих двух групп по отношению к праву на земли, покосы, общественные угодья, заставляет старожилов, несмотря на их внутренние противоречия, объединиться для защиты своих интересов. Более важным, чем имущественные права и различные льготы, в этой ситуации становится право рождения на резинской земле, длительность обладания ею, мифологизация пространства как земли предков, что отражается в коллективной исторической памяти. Маркируется это внеимущественное, внесословное сообщество как коллектив с общим происхождением, доказать которое трудно. Все аргументы, являющиеся основанием единства этой группы и ее преимущественных прав, есть лишь причастность к родчим (челдонам).

Однако раз выработанная и выраженная в этногрупповых названиях идентичность является для членов группы, объединенных этим самосознанием, заветом предков, поскольку, как убеждены многие респонденты, передается от отца (или обоих родителей) детям. Несмотря на то, что ушла в прошлое ситуация, способствовавшая сложению групп, структура русского сибирского общества сохранилась до наших дней [24]. В Резино в 2000 г. был проведен местных жителей старше 18 лет по теме «Этническое самосознание русских сибиряков». Было опрошено 64 человека.

Результаты показали, что 42 человека (65,6%) обладают многоуровневым самосознанием. Остальные 22 опрошенных (34,4%) считают себя русскими, без отнесения к какой-либо из групп. Среди тех, кто сумел отнести себя к каким-либо группам русских сибиряков, большинство считают себя челдонами (29 человек; 45,3%). Среди них потомки Резвановых, Никушевых, Харитоновых, Никитиных, Ка(о)урцевых, Кнестиковых (Кнестюговых), Семеновых, Галкиных и других старожилов. Также определяют себя потомки семей, появившихся в Резино в середине – конце XIX в.: например, Дурновых, Са(о)ломатовых, Давыдовых, Бариновых.

Когда мы просили резинцев, которые сами себя называют челдонами, объяснить, что значит это слово, мнения их не сходились. Четыре человека указали на негативный характер этого термина, пояснив, что это ругательство, которым хохлы обзывали местных жителей. Двое сказали, что «это нация такая». Однако остальные респонденты говорили, что челдоны – это русские люди, давно живущие в Сибири. Кроме челдонов, в Резино обнаружилось 5 сибиряков, 3 хохла (российских), 4 казака и 1 родчая.

Таким образом, очевидно, что многие резинцы не только знают из рассказов старших разные группы русских сибиряков, но и относят себя к определенным группам. Более определенно называли себя люди среднего и старшего возраста, но и среди рожденных в 1970–1980 гг. есть люди, имеющие многоуровневое самосознание (11 человек из 21 респондента в возрасте 20–30 лет, т.е. 52,3%).

***

Из письма учителя истории
Резинской средней школы Л. Р-т
племяннице Светлане в Германию

Здравствуй, милая Светланка!

Горячо и искренне поздравляем тебя с рождением дочери! Надеюсь, что ты чувствуешь себя хорошо и что дочка твоя здорова. Передай привет счастливому папе – хочется думать, что Вовка не расстроился из-за рождения дочери.

У нас дома все хорошо, закончили покосы. Хотели в этом году оставить только одного бычка, а потом сели с Валерой, подсчитали, куда там… В следующем году Женька школу заканчивает, деньги будут нужны. Вот и пластались на покосах весь июль и начало августа.

В школе тоже все хорошо. В этом году сделали ремонт. А еще такая интересная история летом приключилась! Приехали к нам студенты из Омска, из университета, историю села собирать. Всё по старикам ходили, о прошлом расспрашивали. Я думала, их больше будет колхоз интересовать, да война – как к нам немцев привезли, а студенты оказались этнографами: им старый быт подавай, да кто на ком женился. Вот и про тебя спрашивали, не ругали ли тебя дома, что за немца вышла, да в Германию подалась (это я шучу, об этом мало спрашивали).

Весь школьный музей пересмотрели, очень его, кстати, хвалили. Оказывается, по нашему селу в Тобольском архиве все ревизии сохранились, помнишь из Гоголя – «мертвые души»? Они вот тоже эти сказки изучали, а потом наших по селу спрашивали, да материалы сопоставляли. Мне их руководительница кое-что показывала. Представляешь, оказывается, Резвановы по одной линии из чувашей. Так что и ты немножко чувашка. А потом приехали сюда переселенцы, с нашими перемешались. Это мы и сами, положим, знали, а в архиве все фамилии, кто откуда, всё есть. Нашли прадеда твоего Хлебникова. Мы-то думали, что он хохол, а по архивам – из Каинска. Может, правда, туда из России приехал?

Так что за 200 лет в Резино произошло историческое чудо: чуваши превратились в немцев, дочка ведь твоя уже немочка вырастет? А нам все равно, что чуваши, что хохлы, что немцы, главное, чтобы жили все дружно, не ругались, да любили друг друга, и село свое, и родину нашу.

Поцелуй от всей резинской родни нашу маленькую немочку, пусть быстро растет и приезжает на сибирских родственников посмотреть, мы уже по тебе и Вовке сильно скучаем…

Диалектные слова, использованные в статье

Баить – говорить.

Болони надорвать (со смеху) – безудержно смеяться.

Варнак – дерзкий и хитрый человек, от которого можно ожидать любого, самого необуманного, поступка.

Вино, винище – водка, самогон.

Днесь – вчера.

Дрыхнуть – спать.

Забрить (лоб) – отдать в солдаты.

Займишше – ровная заболоченная низина, поросшая грубой растительностью.

Изгаляться – издеваться над кем-либо, пользуясь физической или душевной слабостью жертвы.

Князёк – первый, самый урожайный сбор чего-либо, чаще дикоросов.

Котомочка белая – переселенец в Сибирь из Европейской части России.

Ланись, в ланешном годе – в прошлом году.

Молодайка – молодая замужняя женщина, в том числе мать сыновей.

Напрядки – зд.: раньше всех, опережая всех.

Окóлок, кóлок – небольшая рощица в лесостепи.

Отбрехаться – переспорить в грубой форме, перекричать кого-либо в ссоре.

Паужинать – полдничать или ужинать, иногда: обедать; в широком смысле – есть после полудня.

Переть – зд.: привезти с собой.

Пестерь – корзина.

Пластаться – работать с полным напряжением сил, без отдыха.

Поселье – усадьба, в широком смысле – место, на котором живут люди.

Прикуска – пища, подаваемая к чаю.

Родова – родня.

Родчий – человек, родившийся и проживший жизнь в одном месте.

Рям – густой, труднопроходимый, иногда заболоченный лес.

Смутьян, -ка – человек, подстрекающий к чему-либо окружающих, вызывающий ссоры или неудовольствие, демонстративно ведущий себя.

Тугун – порода.

Холостёжь – молодые мужчины, еще не вступившие в брак.

Чудь, прил. ш – дикий, неразвитый народ.ш – свинья.

Швейка – портниха, ходившая по деревням и на месте выполнявшая заказы.

Примечания

1. Федорова Н.В. Олень, собака, кулайский феномен и легенда о сихиртя // Древности Ямала. – Екатеринбург; Салехард, 2000. – Вып. 1. – С. 64.

2. Музей археологии и этнографии ОмГУ. Ф. 1. Материалы Русского отряда этнографической экспедиции ОмГУ 2000 г. П. 3-2000 (Опросные листы для изучения этнического самосознания русских сибиряков); п. 153-5 (Материалы по истории поселений и хозяйству); п. 153-6 (Материалы по духовной культуре); п. 153-8 (Выписки из похозяйственных и алфавитных книг сельской администрации по с. Резино).

3. Молотилов А. Говор русского старожилого населения Северной Барабы (Каинского уезда Томской губ.): материалы для сибирской диалектологии // Труды Томского общества изучения Сибири. – Томск, 1913. – Т. II. – С. 33−219; Словарь русских говоров Новосибирской области. – Новосибирск, 1979; Словарь русских старожильческих говоров Среднего Прииртышья. В 3-х т. – Томск, 1992−1993; Федоров А.И. Сибирская диалектная фразеология. – Новосибирск, 1980.

4. В имеющейся научной литературе отражены: характер занятий населения в XVIIIв.: Миненко Н.А. По старому московскому тракту. – Новосибирск, 1990. – С. 38−49, 83−99; история Князевых: Корусенко С.Н., Толмачева Н.В. Этнический и пофамильный состав тюркского населения д. Берняжка (конец XVIII– XXв.) // Этнографо-археологические комплексы: проблемы культуры и социума. – Новосибирск, 1998. – Т. 3. – С. 224−225; сведения о чувашах: Коровушкин Д.Г. Чуваши Западной Сибири. – Новосибирск, 1997. – С. 47−49; Руденко С. Чувашские надгробные памятники // Материалы по этнографии России. – СПб., 1910. – Т. 1. – С. 86−88; взаимоотношения старожилов и переселенцев: Кауфман А.А. Переселение и колонизация. – СПб., 1905; Бреус И.С. Обычно-правовая система русских крестьян Омского Прииртышья // Русские в Омском Прииртышье (XVIII−XXвека): историко-этнографические очерки. − Омск, 2002. − С. 107−134.

5. Колесников А.Д. Русское население Западной Сибири в XVIII – начале XIX вв. – Омск, 1973. – С. 92−96.

6. Миненко Н.А. Указ. соч. – С. 36.

7. Там же. – С. 37−38.

8. Русские в Омском Прииртышье. – С. 31.

9. Фальк И.П. Записки // Полное собрание ученых путешествий по России. – СПб., 1824. – Т. 6. – С. 426.

10. Тобольский филиал Государственного архива Тюменской области (далее – ТФ ГАТО). Ф. 159. Оп. 8. Д. 31. Л. 85−110 об. (ревизские сказки 1782 г. по д. Резиной); Д. 144. Л. 466−489 (ревизские сказки по д. Резиной 1795 г.).

11. Здесь и далее указывается не фамилия жены, которая при переписи не фиксировались, а ее отчество, то есть имя отца.

12. В это время в д. Резиной (Окуневой) был всего 51 житель. Ирина могла быть только дочерью Никиты Дорофеева, который к 1782 г. уже умер. В Окунево остались женатый брат Ирины Осип 30 лет и ее мачеха Мавра Петрова, которая была на 2 года младше падчерицы (ТФ ГАТО. Ф. 154. Оп. 8. Д. 31. Л. 50−55 об.).

13. ТФ ГАТО. Ф. 154. Оп. 8. Д. 298. Л.153.

14. Русские в Омском Прииртышье. – С. 93−94.

15. ТФ ГАТО. Ф. 154. Оп. 8. Д. 298. Л. 148−154 об.

16. ТФ ГАТО. Ф. 154. Оп. 8. Д. 455. Л. 379−385; 389.

17. См., напр.: Статистическое обозрение Сибири, составленное по высочайшему его Императорского Величества повелению, при Сибирском комитете Действительным Статским Советником Гагейместером. В 3-х частях. − СПб., 1854; Ядринцев Н.М. Сочинения. Т. I: Сибирь как колония: Современное положение Сибири. Нужды и потребности. Ее прошлое и будущее. – Тюмень, 2000.

18. ТФ ГАТО. Ф. 417. Оп. 2. Д. 2376.

19. Список населенных мест Тобольской губернии. – Тобольск, 1904. – С. 167.

20. Липинская В.А. Старожилы и переселенцы. Русские на Алтае. XVIII– начало XXвв. – М., 1996. – С. 60.

21. Молотилов А. Говор русского старожилого населения... – С. 214.

22. Федоров А.И. Сибирская диалектная фразеология. – Новосибирск, 1980. – С. 88-89.

23. Там же. – С. 89.

24. Бережнова М.Л. Об основаниях этнической самоидентификации русских крестьян Западной Сибири в конце XXвека // Широкогоровские чтения (Проблемы антропологии и этнологии): материалы науч. конф. – Владивосток, 2001. – С. 30−33.